Форум » Поговорим о... » Любимые авторы (продолжение) » Ответить
Любимые авторы (продолжение)
Natalie: Которые здесь самые любимые, после Пушкина, разумеется?
неОнегин: Уважаемая Зизи! Разрешите и мне подставить свое плечо.
Марта: Дорогая Зизи, я тоже рядом с тобой!
Марта: Прошлой весной мы помещали здесь замечательные стихи о сирени. А сейчас у нас глициния. И вот что я нашла о ней нашла: Ты, увидав меня, с балкона крикнешь: "Здравствуй!" Я поднимусь наверх, спеша и сам не свой, И протяну тебе букет мой полевой Между сиреневой глицинией и астрой. Это отрывок. А все стихотворение Жана Кокто я, кажется, уже здесь приводила.
Кот: Боюсь, что астра - на совести переводчика. Астры цветут в конце лета. Вряд ли они могут оказаться в цвету одновременно с глицинией.
Таша: и меня, уважаемый и всегда внимательный Кот, крайне удивило такое соседство цветов.
Марта: Меня тоже удивило. Но красиво, согласитесь!
Таша: Дорогая Марта, в данном случае не соглашусь: на мой взгляд, не сочетаются осенние астры с глицинией, символизирующей начало лета, ни по своей сути, ни по внешнему виду: как их собрать в букет-то, если тяжелые и пышные глицинии смотрят вниз, а астры - вверх?
Зизи: Марта пишет: букет мой полевой Этв фраза меня тоже удивила
Кот: Я воспринял это так, что ОНА будет стоять на балконе в окружении глициний и астр, а ОН между этими глициниями и астрами и протянет ей принесенный букет полевых цветов. Можно, конечно, придумать еще такую интерпретацию, что слово "между" касается не пространства, а времени, то есть ОН принесет ЕЙ полевые цветы в промежуток времени после того, как отцветут глицинии, и до того, как зацветут астры.
Марта: Всё так. Все доводы понятны, и я с ними согласна. Но вот стихов про глицинию мне больше найти не удалось...
Зизи: Новелла Матвеева СТРАНА ДЕЛЬФИНИЯ Набегают волны синие. Зелёные? Нет, синие. Как хамелеонов миллионы, Цвет меняя на ветру. Ласково цветёт глициния — Она нежнее инея... А где-то есть земля Дельфиния И город Кенгуру. Это далеко! Ну что же?— Я туда уеду тоже. Ах ты, боже, ты мой боже, Что там будет без меня? Пальмы без меня засохнут, Розы без меня заглохнут, Птицы без меня замолкнут — Вот что будет без меня. Да, но без меня в который раз Отплыло судно «Дикобраз». Как же я подобную беду Из памяти сотру? А вчера пришло, пришло, пришло Ко мне письмо, письмо, письмо Со штемпелем моей Дельфинии, Со штампом Кенгуру. Белые конверты с почты Рвутся, как магнолий почки, Пахнут, как жасмин, но вот что Пишет мне родня: Пальмы без меня не сохнут, Розы без меня не глохнут, Птицы без меня не молкнут... Как же это без меня? Набегают волны синие. Зелёные? Нет, синие. Набегают слезы горькие... Смахну, стряхну, сотру. Ласково цветёт глициния — Она нежнее инея... А где-то есть страна Дельфиния И город Кенгуру.
Таша: Спасибо, дорогая Зизи, за это стихотворение. Я впервые осознала хрупкость глицинии именно прочитав это стихотворение. Но в этой связи вспоминается стихотворение А. Городницкого, который, посетив впервые Н. Матвееву в ее жуткой московской коммуналке, был поражен, как пишутся ее волшебные стихи посреди всего ЭТОГО: А над Москвою небо невесомое, В снегу деревья с головы до пят, И у Ваганькова трамваи сонные, Как лошади усталые, стоят. Встречаемый сварливою соседкою, Вхожу к тебе, досаду затая. Мне не гнездом покажется, а клеткою Несолнечная комната твоя. А ты поешь беспомощно и тоненько, И, в мире проживающий ином, Я с твоего пытаюсь подоконника Дельфинию увидеть за окном. Слова - как листья, яркие и ломкие, Кружатся, опадая с высоты, А за окном твоим заводы громкие И тихие могильные кресты. Но суеты постылой переулочной Идешь ты мимо, царственно слепа. Далекий путь твой до ближайшей булочной Таинственен, как горная тропа. И музыкою полно воскресение, И голуби ворчат над головой, И поездов ночных ручьи весенние Струятся вдоль платформы Беговой. А над Москвою небо невесомое, В снегу деревья с головы до пят, И у Ваганькова трамваи сонные, Как лошади усталые, стоят. 1969 Помню, как поразило меня - "царственно слепа" А вот и Владимир Маяковский с теми же цветами (но уже без всякого к ним пиитета ): КРЫМ Хожу, гляжу в окно ли я цветы да небо синее, то в нос тебе магнолия, то в глаз тебе глициния. На молоко сменил чаи в сиянье лунных чар. И днем и ночью на Чаир вода бежит, рыча. Под страшной стражей волн-борцов глубины вод гноят повыброшенных из дворцов тритонов и наяд. А во дворцах другая жизнь: насытясь водной блажью, иди, рабочий, и ложись в кровать великокняжью. Пылают горы-горны, и море синеблузится. Людей ремонт ускоренный в огромной крымской кузнице. 1927] Кстати, в парке Чаир в поселке Гаспра я была, и розы там распускаются, как и прежде... Но это уже другая тема, как и отношение к тому, что написал Маяковский в приведенном стихотворении (мне кажется, что он издевается над рабочим, который "ложись в кровать великокняжью...")
Марта: Спасибо за Маяковского, дорогая Таша! А стихи Новеллы Матвеевой знаю и люблю, но об этом я уже писала и не устану повторять. И МАяковского - очень! но уже без всякого к ним пиитета Почему без пиетета? Это же Маяковский! Так он выражает свою нежность к глицинии и магнолии, свою любовь.
Зизи: Да, Маяковский всегда своеобразно нежен, хотя есть у него и более поэтичные строки. Когда хотел быть нежен, то был нежен по-настоящему! Я нашла о самой глицинии очень интересный материал, который хочу поместить на ветке "Волна и камень". Не знала, что этот цветок имеет у японцев такое значение! У них даже есть такое понятие, как "Эпоха Глициний" Это о клане Фудзивара: "Они носили фиолетовые одежды .И белые повязки,как символ готовности к смерти. Они белили лица и туманные пятнышки,едва обозначенных бровей,как призрачность совершенства.Их поэзия блестала,равно как и лезвия их мечей.Но только ветер в развалинах поет о них песни.И только снег на руинах дворцов помнит все их имена. Цветам глицинии улыбнусь И вишни плоды Срывать не тороплюсь. Время всему Быть засыпанным снегом.
Марта: Глициния и птица
барышня-крестьянка: Красивые цветы.и стихи красивые.жаль что у нас они не растут!
Зизи: Сегодня - опять об Ольге Берггольц и ее стихах! СТИХИ О СЕБЕ И вот в послевоенной тишине к себе прислушалась наедине... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Какое сердце стало у меня, сама не знаю, лучше или хуже: не отогреть у мирного огня, не остудить на самой лютой стуже. И в черный час зажженные войною, затем чтобы не гаснуть, не стихать, неженские созвездья надо мною, неженский ямб в черствеющих стихах. Но даже тем, кто все хотел бы сгладить в зеркальной, робкой памяти людей, не дам забыть, как падал ленинградец на желтый снег пустынных площадей. Как два ствола, поднявшиеся рядом, сплетают корни в душной глубине и слили кроны в чистой вышине, даря прохожим мощную прохладу,- так скорбь и счастие живут во мне единым корнем - в муке Ленинграда, единой кроною - в грядущем дне. И все неукротимей год от года, к неистовству зенита своего растет свобода сердца моего, единственная на земле свобода.
Марта: Галушко Татьяна Говорят портреты Кадриорга Мы восседаем в рамах в пышном зале. Холсты от нашей тяжести провисли. Мы, реку смерти переплыв глазами, У вас в зрачках свои читаем мысли. Свидетельства о погребеньях лживы. Вот правда: красок темное свеченье. Художники писали тех, кто живы, И быть живыми наше назначенье. В губах — неутоленное признанье. В бровях — сиюминутная обида, А парики и фижмы — только знаки Иного века и другого быта. Но вы спешите, заняты собою... Как вас окликнуть? Тяжко и постыло Мы тишиной набиты. Как соломой Набиты перья сокола пустые. И это нас пугает. Только это. Никто не слышит нас, и мы стареем. И, как незримой крови нашей эхо, Шумит вода в железных батареях.
Зизи: ИОСИФ БРОДСКИЙ Я памятник воздвиг себе иной! К постыдному столетию - спиной. К любви своей потерянной - лицом. И грудь - велосипедным колесом. А ягодицы - к морю полуправд. Какой ни окружай меня ландшафт, чего бы ни пришлось мне извинять,- я облик свой не стану изменять. Мне высота и поза та мила. Меня туда усталось вознесла. Ты, Муза, не вини меня за то. Рассудок мой теперь, как решето, а не богами налитый сосуд. Пускай меня низвергнут и снесут, пускай в самоуправстве обвинят, пускай меня разрушат, расчленят,- в стране большой, на радость детворе из гипсового бюста во дворе сквозь белые незрячие глаза струей воды ударю в небеса.
Зизи: И еще - ИОСИФ БРОДСКИЙ Ни страны, ни погоста не хочу выбирать. На Васильевский остров я приду умирать. Твой фасад темно-синий я впотьмах не найду. между выцветших линий на асфальт упаду. И душа, неустанно поспешая во тьму, промелькнет над мостами в петроградском дыму, и апрельская морось, над затылком снежок, и услышу я голос: - До свиданья, дружок. И увижу две жизни далеко за рекой, к равнодушной отчизне прижимаясь щекой. - словно девочки-сестры из непрожитых лет, выбегая на остров, машут мальчику вслед.
полная версия страницы