Форум » Последнее лето 1836 года » Пушкинский "Современник" » Ответить
Пушкинский "Современник"
Кот: Издание "Современника" требовало от Пушкина в 1836 году много времени и творческих сил. Эта тема скрывает еще много любопытного.
Ответов - 91, стр:
1 2 3 4 5 All
Таша: Начало выглядит интригующе...
Зизи: И я с нетерпением жду продолжения!
Марта: Я тоже! С нетерпением!
Кот: Я не намерен описывать последовательно все, что связано с изданием «Современника». Это будут отдельные сюжеты, не упорядоченные и хронологически. Сюжет 1. В 58-м томе «Литературного наследства» (1952 г.), в разделе «Пушкин в неизданной переписке современников», на с. 131, была опубликована следующая записка владельца Гуттенберговой типографии Б.А.Враского к князю В.Ф.Одоевскому, который, как уже упоминалось, был его свояком. «Б.А.ВРАСКИЙ – В.Ф.ОДОЕВСКОМУ <Петербург. 30 октября – 2 ноября 1836 г.> Вчера Пушкин прибегает в типографию со счетом и говорит, что будто Вы его уверяли, что более 35 р. за лист не возьмут с него. Мы платили 13 р. за набор и 16 р. за печатание и то 29 р. – притом рассылка корректур, остановка станов, которые по неделе стояли праздны за недостатком оригинала и за ценсором и пр., переборка, переверстка некоторых статей – это всё не считается – что же тогда останется нам на квартиру, на наем людей, на употребленный капитал, – менее 40 или 45 р. не берите – если 40 р., тогда никакого барыша не будет. Вот счет Пушкина, — у меня нет ни копейки — не на что даже купить бумаги на обертку лупы. Если Вы не достанете фактора, то я всё брошу, несмотря на издержки, весьма для меня значительные, употребленные на типографию. Автограф. ГПБ. Архив В.Ф.Одоевского (оп. 2, ед. хр. 363)». В примечании к этой записке говорится (там же, на с.131): «29 октября 1836 г. Враский прислал Пушкину письмо с приложением счета за печатание “Современника” более чем на 5000 р. – вот почему Пушкин был сильно встревожен и сам пришел в типографию». Действительно, письмо Враского Пушкину от 29 октября напечатано в 16-м томе большого академического издания сочинений Пушкина вместе с упомянутым в примечании счетом. Правда, следует заметить, что пушкинисты, как и сам Пушкин, не всегда бывали в ладах с денежными расчетами. В частности, в этом счете общая предъявленная к оплате сумма составляет 3175 рублей, а сумму «более чем на 5000 р.» публикаторы получили, сложив зачем-то окончательную сумму с двумя промежуточными. Но это – побочное замечание, не влияющее на основное содержание моего рассказа. Итак, все было очень логично. Пушкин получает счет, идет объясняться с Враским и Враский пишет об этом Одоевскому. Конечно, при внимательном анализе некоторые вопросы могли бы возникнуть, но это легко говорить теперь, задним числом. При первом же чтении у меня, как и у других, никаких вопросов не возникло. Так это вошло и в книгу С.Л.Абрамович «Пушкин. Последний год», и в «Летопись жизни и творчества А.С.Пушкина» под редакцией Н.А.Тарховой. Думаю, что в любых других публикациях, касающихся этого эпизода, мы не найдем каких-то других трактовок этой записки. В существовавшем уже рукописном варианте «Хроники жизни и творчества А.С.Пушкина», в подготовке которой я участвую, это излагалось точно так же, и у меня возражений не было. Меня в этой записке «зацепила» одна несущественная деталь, благодаря моему интересу ко всяким бытовым деталям того времени. Враский пишет: «у меня нет ни копейки — не на что даже купить бумаги на обертку лупы». Почему такой странный образ для выражения безденежья? Может быть лупа в типографии зачем-то и нужна была, но почему ее надо обертывать бумагой? И сколько же для этого нужно было бумаги? Эти вопросы невольно засели у меня в памяти. Все остальное я принял, как есть, без всяких сомнений. Оказавшись в 2009 году, в январе, в Петербурге, в рукописном отделе Публичной библиотеки, я все-таки из любопытства заказал и эту записку Враского к Одоевскому. И обнаружил две любопытных детали. Во-первых, это были две записки, а не одна. Первая содержит первый абзац опубликованной «записки», а вторая – ее конец. Они написаны на двух разных листках. Даже почерк неодинаковый. Ясно, что Враский прислал сначала Одоевскому первую записку, а потом, вероятно, по просьбе Одоевского переслал ему и счет, сопроводив его второй запиской. Счет, присланный Одоевскому, не сохранился. Правда, это появление двух записок (вместо одной) сущности жизненного эпизода не меняло. Вторая любопытная деталь касалось как раз того, что мне было любопытно, но делала всё ещё более непонятным. Дело в том, что в оригинале записки совершенно отчетливо было написано «не на что даже купить бумаги на обертку луны». Луны! – а не лупы. Я понимаю, что публикаторы тоже встали в тупик перед этой «луной» и не придумали лучшего, как счесть это за описку и предположить, что здесь должно быть написано «лупы», хотя и не понятно о какой лупе идет речь. Но лупа – это все же что-то реальное, в отличие от луны. Я никакого решения этой загадки тоже придумать не мог, и поэтому эта «луна-лупа» еще крепче засела в моей памяти. И вот через несколько месяцев, в Москве, читая «Санктпетербургские ведомости» за 1836 год, я обнаруживаю объявление: «Въ книжномъ магазинѣ Лисенкова въ домѣ Пажескаго Корпуса, поступила въ продажу любопытная книга: О ЖИТЕЛЯХЪ ЛУНЫ И О ДРУГИХЪ ДОСТОПРИМѢЧАТЕЛЬНЫХЪ ОТКРЫТIЯХЪ, сдѣланныхъ Астрономомъ Гершелемъ, во время пребыванiя его на мысѣ Доброй Надежды. Перев. съ Нѣмец. 1836. Цѣна 2 р. 50 коп.». Увидев это объявление, я уже сразу не сомневался, что книга должна была быть напечатана в Гуттенберговой типографии, что, естественно и подтвердилось, когда я взял эту книгу в Ленинской библиотеке. Вот для какой «луны» не было бумаги на обертку. Дело в том, что бумажные обложки, в которых выходили книги, назывались обертками. В объявлениях часто можно было прочитать, например, что книга выходит «в цветной обертке». Твердые, тем более кожаные, обложки обычно заказывались уже самими читателями, или иногда некоторая часть тиража выпускалась в дорогой обложке, но это всегда специально оговаривалось и сказывалось на цене книги. То есть, Враский писал Одоевскому, что ему не на что купить бумаги, чтобы одеть в обертки тираж книги «О жителях Луны…». Одоевскому, который был в курсе всех дел Гуттенберговой типографии, было ясно, о чем идет речь. Итак, мое «бытовое» любопытство было удовлетворено. Но зато сразу возникли значительно более серьезные вопросы.
Марта: Спасибо, уважаемый Кот! Скопировала и пошла читать.
Марта: Казалось, что текст большой, а прочла очень быстро, на одном дыхании. Про обертывание лупы бумагой я тоже подумала: а зачем? СПАСИБО!!!
Зизи: Я совершенно солидарна с уважаемой Мартой: прочитала на одном дыхании! И больше всего, конечно, заинтересовала лупа. Сначала подумала: "Вот он, женский взгляд! Да еще дилетантский! Вечно не на то обращаю внимание!" Оказывается, на сей раз все дело как раз и было в лупе (вернее, в луне). Отлученная от архивов, я могу только представить, какую радость Вы испытали, уважаемый Кот, докопавшись до истины. И столь неожиданной (для меня, во всяком случае). Сюжет № 1 Вам удался! Двух слушателей (я имею в виду пока только себя и Марту) Вы уже очень заинтриговали. Теперь уж точно будем ждать продолжения с нетерпением. Почему-то я подумала, что так должны работать наши учителя в школах (извините за сравнение). Как идет о "Современнике" разговор на уроках? Скучно идет! Сама один раз присутствовала на таком уроке. А если бы о "Современнике" рассказали так, как Вы нам сейчас, школьники бы бросились в библиотеки за журналом. Что мы с Мартой в первых рядах и сделаем (поскольку мы Ваши ПЕРВЫЕ ученики-слушатели)
Таша: А меня в этом сюжете (кроме всего, сказанного Мартой и Зизи) порадовало и то, что жителям Луны нашлась-таки одежонка (раз книжка вышла в свет!). Ура!
Кот: Сюжет 1 (окончание).. Итак, мое «бытовое» любопытство было удовлетворено. Но зато сразу возникли значительно более серьезные вопросы. Прочитанное мною объявление было напечатано в «Прибавлении №97 к Санктпетербургским ведомостям» от 2 мая 1836 г. А это означало, что к этому времени книга «О жителях Луны…» уже, конечно, была «одета» в обертку, и, следовательно, записки Враского к Одоевскому должны датироваться не 30 октября – 2 ноября 1836 г., а каким-то числом апреля. И Пушкин «прибегал» в типографию тоже в апреле. И к счету, предъявленному Враским Пушкину 29 октября, эти записки отношения не имеют. Я уже писал, что вопрос о правомерности связи этих записок со счетом от 29 октября мог возникнуть и раньше. Во-первых, естественно, должно бы было возникнуть сомнение: почему Пушкин только после выхода третьего тома «Современника» узнал, во что ему обходится печатание журнала? Кроме того, в письме Враского Пушкину от 29 октября говорится: «Посылаю вам, милостивый государь Александр Сергеевич, счет за все три книжки Современника и как вы мне предлагали вместо уплаты напечатать Евгения Онегина, то потрудитесь уведомить меня, могу ли я приступить теперь к печатанию его, — у меня уже всё для этого готово; если же вы почему нибудь переменили ваше намерение, то сделайте одолжение пришлите с посланным моим следующие мне по счету деньги, в которых я терплю крайнюю теперь нужду. Вы кажется не можете на меня пожаловаться — я был необыкновенно терпелив». То есть разговор о расплате с типографией за печать журнала уже имел место, причем достаточно давно, раз Враский пишет, что он «был необыкновенно терпелив». Просто, все так логично выстраивалось (письмо Враского со счетом от 29 октября, визит Пушкина в типографию, записки Враского Одоевскому), что вопросы, которые при внимательном анализе должны были бы возникнуть, так ни у кого и не возникли. Теперь попытаемся уточнить, когда же все это происходило. В самой книге «О жителях Луны…», как и полагалось, напечатано: «ПЕЧАТАТЬ ПОЗВОЛЯЕТСЯ: съ темъ, чтобы по отпечатанiи представлены были въ Цензурный Комитетъ три экземпляра. С. Петербургъ, Апрѣля 17 дня 1836 года. Цензоръ Петръ Корсаковъ». Следовательно, до 17 апреля набор книги в типографии еще не был начат, и Враский вряд ли уже задумывался об обертке для нее. После 29 апреля эти переговоры происходить не могли, так как во второй половине дня 29 апреля или рано утром 30 апреля Пушкин уехал в Москву. Итак, визит Пушкина в типографию и записки Враского Одоевскому должны датироваться периодом между 17 и 29 апреля 1836 г. Мой визит в Петербург в этом году позволил еще сузить этот период. В РГИА, в фонде Санктпетербургского цензурного комитета, хранится «РЕЭСТРЪ ПЕЧАТНЫХЪ КНИГЪ ПО С. ПЕТЕРБУРГСКОМУ ЦЕНСУРНОМУ КОМИТЕТУ въ 1836 году» (Ф. 777, Оп. 27, д. 268), в котором отмечено, что положенные три экземпляра книги были переданы в Цензурный комитет 24 апреля. Следовательно, к этому времени тираж книги (естественно, с обертками) был уже готов. Итак, между 17 и 24 апреля (скорее всего, где-то в середине этого периода) Пушкин получил счет за печать первого тома «Современника», отправился в типографию, где произошло его объяснение с Враским, после чего последний писал Одоевскому. Вероятно, при участии Одоевского вопрос был как-то решен, и Враский согласился ждать. Весьма вероятно, что уже тогда Пушкин договорился с ним, что расплатится за печать журнала из денег, которые могут быть получены от нового издания «Евгения Онегина», и предложил Враскому напечатать его в Гуттенберговой типографии, то есть мысль о переиздании «Евгения Онегина» для решения одолевавших Пушкина финансовых проблем, возможно, возникла у него уже в апреле 1836 г. Между прочим, где-то в это же время решился и вопрос с фактором (распорядителем технических работ) для Гуттенберговой типографии. Помните ? – Враский писал Одоевскому: «Если Вы не достанете фактора, то я всё брошу». К маю фактор уже появился – Иван Иванович Граффа, самая ранняя из сохранившихся записок которого к Враскому датирована 1 мая 1836 г. Так завершается первый сюжет, начавшийся с непонятной обертки для лупы. Не зацепись я за эту «лупу», я так бы и пребывал в уверенности, что все это происходило в октябре-ноябре 1836 г.
Таша: Все очень интересно, уважаемый Кот. Только я не понимаю, почему новое издание Евгения Онегина Вы все же относите к апрельским планам Пушкина. Ведь записка Врасского с упоминанием счета за ТРИ книжки Современника справедливо относится к 29 октября. К этому времени В. мог уже сказать, что был необыкновенно, т.е. долго терпелив.
Кот: Уважаемая Таша, возможно, я недостаточно ясно изложил свое предположение. 29 октября Враский напоминает Пушкину, что тот в каком-то из предыдущих объяснений предложил Враскому "вместо уплаты напечатать Евгения Онегина". При этом Враский говорит, что он был "необыкновенно терпелив", то есть этот разговор происходил уже давно. Я и предполагаю, что Пушкин мог сделать такое предложение Враскому уже при обсуждении оплаты первого тома "Современника", за печать которого Пушкин до октября так еще и не заплатил. А счет за первый том был предъявлен в апреле. Поэтому я и предполагаю, что мысль переиздать "Евгения Онегина" могла возникнуть именно в апреле, но до конца октября Пушкин так и не сделал в этом направлении ни одного шага, чем и было вызвано письмо Враского от 29 октября.
Таша: Я так Вас и поняла, уважаемый Кот. Но все-таки не вижу оснований считать, что Пушкин предложил Врасскому такой вид оплаты еще в апреле. Полагаю, весной у Пушкина могла быть надежда расплатиться за счет доходов от журнала. Не сразу ведь стало понятно, что ни первый, ни второй том Современника доходов не принесли. Мне по-прежнему кажется, что Онегин - идея осенняя и для 29 октября (времени написания цитируемой записки Врасского) - идея свежая. Поэтому автор записки и предлагает начать эту работу. В противном случае он бы сказал что-то вроде: я давно уже готов начать печатать Онегина, а вот Вы почему-то не торопитесь... Не хорошо получается... Обещали..
Кот: Уважаемая Таша, но если это предложение было недавним ("идея свежая"), то чего же тогда Врасский так "необыкновенно терпеливо" ждал? По-моему, тем самым он и говорит, что, мол, нехорошо... давно обещали... Я понимаю, что здесь, конечно, достаточно широкая свобода для интерпретаций.
Таша: Как мне кажется, из записки следует, что Пушкин совсем недавно (относительно даты записки Врасского) предложил выплатить долг через НОВЫЙ издательский проект. На это косвенно указывают слова Врасского: "если же вы почему нибудь переменили ваше намерение, то сделайте одолжение пришлите с посланным моим следующие мне по счету деньги". Т.е. он не пишет, что Пушкин уже несколько месяцев, как дает понять, что переменил свое намерение и не решается совершить то, что обещал еще в апреле. Слова же о долготерпении автора записки я отношу исключительно к ожиданию денег, а не к началу его работы над Онегиным. Впрочем, согласна, что интерпретировать текст подобного рода лаконичных записок чрезвычайно трудно.
Кот: Да, уважаемая Таша, мы с Вами по-разному расставляем акценты в этой записке, и кажется, оба имеем на это право. Для большей определенности нужны дополнительные данные.
Таша: Согласна.
Марта: И вы оба молодцы! Мне же трудно разобраться во всем этом, и я не могу участвовать в разговоре, но следить за вашим диалогом - счастье. Но вот о чем хочу спросить. Уважаемая Таша пишет: Не сразу ведь стало понятно, что ни первый, ни второй том Современника доходов не принесли. Неужели это стало очевидным только после выхода третьего тома? Раньше, например, после выхода первого тома, такой прогноз был невозможен?
Таша: В апреле - невозможен.
Кот: Полностью согласен с уважаемой Ташей. Действительно, в апреле деньги только начали поступать от книгопродавцев и подписчиков. Можно было надеяться, что их будет достаточно много. Но и долгов в это время уже было очень много, и из этих денег, наверное, хотелось расплатиться с самыми "горящими", а расплату с типографией хотелось, наверное, пока отодвинуть.
Таша: Согласна, уважаемый Кот.
Кот: Сюжет 2. На этот раз поговорим об одной из записок Пушкина к Одоевскому. Как большинство их записок, она не датирована. Эти записки пересылались не по почте, а с посыльными сразу по написании и простановки даты не требовали. И для автора, и для адресата они писались «сегодня». А нам приходится разгадывать когда же было это «сегодня». Итак, записка Пушкина к Одоевскому: «Весьма и весьма доволен и благодарен. Если в неделю можно будет отпечатать по пяти листов, то это славно – и дело наше в шляпе. Корректуру путешествия прикажите однако прислать ко мне. Тут много ошибок в рукописи. Что ваша повесть Зизи? Это славная вещь. А.П.». И адрес на обороте: «Его сиятельству Кн. Одоевскому etc.». Естественно, начиная с первой публикации этой записки, ни у кого не вызывало сомнения то, что речь в ней идет о предстоящем печатании первого тома «Современника», а следовательно, и датировать ее надо соответствующим образом. Но насколько точно можно ее датировать? В.И.Саитов в третьем томе пушкинской переписки, изданном в 1911 г., датировал записку «мартом 1836 г.», очевидно, ориентируясь на то, что первый том «Современника» вышел в свет 11 апреля. В XVI томе большого академического издания (1949 г.) она датируется: «конец февраля – первая половина марта 1836г.». Наконец, в издании: А.С.Пушкин. Письма последних лет. 1834–1837. Л.:Наука, 1969 – дата: «конец февраля 1836 г.». Эта датировка аргументировалась тем, что объем тома «Современника» составлял 20 печатных листов, следовательно на печать его должно было потребоваться (при указанных возможностях Гуттенберговой типографии) около четырех недель. Первый том должен был быть выпущен к 1 апреля (об этом говорилось в объявлениях книгопродавцев, опубликованных в «Санктпетербургских ведомостях» 22 февраля и 1 марта). Раз Пушкин был доволен, что все получится, значит эта записка написана до первого марта. Эта датировка была принята и в последующих изданиях. Правда, С.Л.Абрамович в своей книге «Пушкин. Последний год» (М.. Сов. писатель, 1991; с. 83-85) под датой «Около 15-17 февраля» помещает такой текст: «Одоевский, по просьбе Пушкина, ведет переговоры о печатании “Современника” с владельцем Гуттенберговой типографии Борисом Алексеевичем Враским, который был свойственником князя. Получив согласие Враского, Одоевский извещает об этом Пушкина. Пушкин письмом благодарит Одоевского за хлопоты. Пишет: “Весьма и весьма доволен и благодарен. Если в неделю можно будет отпечатать по пяти листов, то это славно – и дело наше в шляпе”. Поэт намерен был выпустить “Современник” к 1 апреля, как это и положено было для ежеквартального издания. В эти дни типография уже приступила к печатанию материалов первого тома, так что издатель “Современника” рассчитывал, что журнал выйдет в свет вовремя. Несколько дней спустя в петербургских газетах появились объявления о том, что “Современник’ выйдет в свет 1 апреля». Абрамович не приводит специальной аргументации, но ее можно извлечь из ее фразы: «Несколько дней спустя в петербургских газетах появились объявления о том, что “Современник’ выйдет в свет 1 апреля». Из этой фразы явствует, что Абрамович считала появление даты 1 апреля в объявлениях связанным с тем, что у Пушкина появилась уверенность в выпуске первого тома журнала к этому сроку, а следовательно, записка была написана до подачи книгопродавцем Лисенковым объявления в газету, напечатанного 22 февраля. Объявления в «Санктпетербургские ведомости», согласно установленным тогда правилам, должны были подаваться в редакцию, по крайней мере, за три дня до их напечатания. Поэтому Лисенков подал свое объявление не позднее 19 февраля, а до этого он, согласно, предположению Абрамович, должен был узнать о дате 1 апреля от Пушкина, который, в свою очередь, узнал о такой возможности из сообщения Одоевского о производительности Гуттенберговой типографии. Таким образом, действительно, записку Пушкина разумно сдвинуть, по крайней мере, к 17 февраля. Но остается вопрос: насколько верно предположение, что дата «1 апреля» появилась в объявлении именно благодаря сообщению Одоевского, а не просто, например, потому, что всем известно, что первые три месяца истекают к 1 апреля, а потому и первый номер трехмесячного журнала должен выйти к этому дню? Косвенным аргументом в пользу предположения Абрамович вроде бы может служить то, что в предыдущих объявлениях об издании «Современника» (в том числе и того же Лисенкова) дата 1 апреля не присутствовала. А какие еще данные можно привлечь для датировки интересующей нас записки? В первом сюжете я уже упоминал о хранящемся в РГИА, в фонде Санктпетербургского цензурного комитета, реестре книг, выпущенных комитетом в свет в 1836 году. Есть там такой же реестр и за 1835 год. В этих реестрах отмечаются все издания – и книги, и журналы. Как известно, Гуттенбергова типография возникла в конце 1835 года (я писал об этом, рассказывая о своей поездке в Петербург). Так вот, как видно из этих реестров, в 1835 году в этой типографии еще не было напечатано ни одного издания. Первым изданием, сошедшим с печатных станов Гуттенберговой типографии, (согласно реестру книг, вышедших в 1836 году) оказался первый номер «Журнала Министерства внутренних дел» за этот год. Любопытно, что как предыдущие (что естественно), так и последующие номера этого журнала печатались в других типографиях. Можно предположить, что это князь В.Ф.Одоевский, служивший (именно служивший, а не просто значившийся!) в Министерстве внутренних дел, сумел организовать для Гуттенберговой типографии этот заказ. Цензурное разрешение на печать этого номера было дано 20 февраля 1836 г. тем же А.Л.Крыловым, который был назначен и цензором «Современника». А 7 марта в Цензурном комитете были получены положенные три экземпляра отпечатанного тиража журнала, и в тот же день Крылов подписал билет на выпуск его в свет (см: РГИА, Ф. 777, Оп. 27, д. 268, л. 11 об.). Итак, первая тиражная продукция была отпечатана в Гуттенберговой типографии между 20 февраля и 7 марта 1836 г. Думаю, что только по окончании первой недели этой работы (а скорее всего –по ее завершении) и можно было реально оценить недельную производительность печатных станов типографии, а до 20 февраля можно было строить только предположения. Тираж «Журнала Министерства внутренних дел» нам не известен, но у такого специализированного журнала он не мог быть слишком большим. Объем его первого номера составлял 15 печатных листов, а печатался тираж (если считать, что его начали печатать 21 февраля, а закончили 6 марта, и за вычетом двух воскресных дней) 13 дней, то есть более одного листа в день, или около 7 листов в неделю. Видимо, учтя больший тираж «Современника», Одоевский и сообщил Пушкину о возможности печатать по 5 листов в неделю. Поэтому я смею предположить, что несохранившаяся записка Одоевского и интересующая нас ответная записка Пушкина должны датироваться «27 февраля – 7 марта».
Таша: Блеск, уважаемый Кот! Тут я не могу не принять Ваши аргументы! Браво!!!
Марта: Уважаемый Кот, я прочла сразу же, но отвечаю вот только сейчас. Восхищаюсь, как и наша уважаемая Ташенька, ходом ваших рассуждений и удивительной аргументацией. Такое расследование, как лабиринт, из которого, казалось бы, выхода нет. А он есть! Вы идете по ниточке, ведущей к свету, и находите верную дорогу. Следить за этим захватывающе интересно! Спасибо!!!
Кот: Спасибо всем на добром слове! Это придает мне уверенности в моих копаниях. Мне больше негде это сейчас обсудить. Готовлю третий сюжет.
Кот: Сюжет 3 (начало). В мае 1837 года двадцатипятилетний пианист Антон Августович Герке отправлялся из Петербурга в путешествие по Европе, и князь В.Ф.Одоевский снабдил его несколькими рекомендательными письмами к русским, проживавшим в это время за границей. Одно из писем было адресовано в Париж: «По ст. стил. 14-е Мая 1837. Спб. Ето письмо, почтеннѣйшiй и любезнѣйшiй Матвѣй Степановичъ, вамъ отдастъ нашъ извѣстный фортепьянистъ Герке, путешествующiй слушанiя ради.<…> Вы знаете уже ужасное происшествiе съ нашимъ Поетомъ Пушкинымъ! въ Journal des Debats была написана довольно справедливая статья; подробностей же цѣлая книга и я не могу ихъ описать Вамъ, потому что еще едва пишу: я мѣсяцъ прострадалъ ревматизмомъ въ головѣ и лихорадкою, и до сихъ поръ плохо еще оправился; впрочемъ, объ етомъ заговорилъ для того, чтобы сказать о статье о желѣзныхъ дорогахъ, остававшѣйся у меня для переписки, и которая должна была явиться въ свѣтъ въ 1-мъ № “Современника”, который не вышелъ за смертiю издателя: я, Жуковскiй, кн. Вяземскiй, Плетневъ и Краевскiй взялись издать “Современникъ” въ пользу дѣтей Пушкина, но вообразитѣ себѣ: Нарк. Атрѣшковъ въ числѣ опекуновъ Пушкина! Помѣстить о немъ въ журналѣ Пушкина было бы, разумѣется, неприлично – и я перенесъ ету статью въ “Литерат. Прибавленiя”, издаваемыя Краевскимъ. Ето объясненiе мнѣ необходимо было Вамъ сдѣлать, дабы Вы не удивились, увидѣвъ въ “Лит. Приб.” Вашу статью» (Русская старина, 1880, август, с.803–804). Адресат этого письма – Матвей Степанович Волков, в это время – подполковник корпуса инженеров путей сообщения, активный сторонник строительства железных дорог. Из письма Одоевского ясно, что, уезжая в 1836 г. за границу, Волков оставил князю рукопись статьи, посвященной железным дорогам и содержащей критику Наркиза Атрешкова (или Тарасенко-Отрешкова – эта фамилия и произносилась, и писалась по-разному). Критика эта, без сомнения, относилась к брошюре «Об устроении железных дорог в России». Первоначально сочинение Н. Атрешкова было напечатано в конце октябре 1835 г. в журнале «Сын Отечества и Северный архив» (в №№ 42 и 43). В первых числах ноября в продаже появилась брошюра с таким названием, а затем подробное изложение ее было напечатано в пяти номерах газеты «Северная пчела» (1835. № 255 (11 ноября) – № 259 (15 ноября)). Сочинение было написано с претензией на серьезный объективный анализ вопроса. Н. Атрешков излагает (как он их понимает) основные технические принципы построения железных дорог, пытается оценить их применимость в условиях России и приходит к заключению: «Изложив все сие в подробности и с числовыми доказательствами, кажется, можно сказать утвердительно: что устроение железной дороги, между С. Петербургом и Москвою, совершенно невозможно, очевидно безполезно и крайне не выгодно». Из письма Одоевского к Волкову ясно также, что князь передал статью Волкова Пушкину, и тот намеревался напечатать ее в первом томе «Современника» в 1837 г. Действительно, сохранилось (как обычно, недатированное) письмо Пушкина к Одоевскому, написанное им по прочтении статьи Волкова. Но вот что он писал: «Статья г. Волкова в самом деле очень замечательна, дельно и умно написана и занимательна для всякого. Однако ж я ее не помещу, потому что по моему мнению правительству вовсе не нужно вмешиваться в проэкт этого Герстнера. Россия не может бросить 3,000,000 на попытку. Дело о новой дороге касается частных людей: пускай они и хлопочут. Всё что можно им обещать — так это привиллегию на 12 или 15 лет. Дорога (железная) из Москвы в Нижний Новг.<ород> еще была бы нужнее дороги из Москвы в П.<етер> Б.<ург> — и мое мнение — было бы: с нее и начать... Я конечно не против железных дорог; но я против того, чтоб этим занялось правительство. Некоторые возражения противу проэкта неоспоримы. На пример: о заносе снега. Для сего должна быть выдумана новая машина, sine qua non. О высылке народа, или о найме работников для сметания снега нечего и думать: это нелепость. Статья Волкова писана живо, остро. Отрешков отделан очень смешно; но не должно забывать, что противу жел.<езных> дорог были многие из Госуд.<арственного> Совета; и тон статьи вообще должен быть очень смягчен. Я бы желал, чтоб статья была напечатана особо, или в другом журнале; тогда бы мы об ней представили выгодный отчет с обильными выписками. Я согласен с Вами, что эпиграф, выбранный Волковым, неприличен: Слова Петра I были бы всего более приличны; но на сей раз пришли мне следующие: А спросить у Немца; а не хочет ли он <--->?» (Пушкин. Т.XVI. С. 210 – 211). И в большом академическом собрании сочинений Пушкина (1949 г.), и в издании «Письма последних лет» (1969 г.) это письмо датируется : «конец ноября – декабрь 1836 г.». В большом академическом собрании, как известно, ни аргументации датировок, ни комментарии не печатались. В «Письмах последних лет» (с. 348) датировка аргументируется так: «Датируется по содержанию <…> — тем временем в конце 1836 г., когда Пушкин при деятельном участии Одоевского собирал и готовил материал для I (V) тома “Современника” за 1837 г.». А противоречие между словами Одоевского, что статья должна была появиться в «Современнике», и словами Пушкина об отказе ее печатать, объяснялось там же следующим образом (с. 349): «Отказ Пушкина опубликовать статью Волкова в “Современнике” не был окончательным <…>. Вероятно, статья была отредактирована Одоевским (в 1836—1837 гг. Волков был за границей) и в отредактированном виде одобрена Пушкиным». Согласно письму Одоевского к Волкову, статья должна была появиться в «Литературных прибавлениях к Русскому инвалиду» … но не появилась. Исследователям не удалось обнаружить ее и в других изданиях. Таким образом, текст статьи Волкова остается неизвестным. Что же вообще известно о ней? При первой публикации письма Пушкина к Одоевскому в «Русском архиве» (см.: РА. 1864. № 7-8. Стлб. 822 – 823) П. И. Бартенев сопроводил его комментарием тогдашнего директора Московско-Троицкой железной дороги Ф. В. Чижова, который в 1836 г. был адъюнктом Петербургского университета. Чижов в своем комментарии указывал, что автором статьи был именно М.С.Волков, а также отмечал: «Когда Пушкинъ писалъ это письмо, желѣзныхъ дорогъ было еще весьма мало <...> Противъ железныхъ дорогъ въ Россiи былъ человекъ высокаго ума, огромныхъ знанiй и самыхъ ясныхъ практическихъ соображенiй – министръ финансовъ графъ Канкринъ; во Францiи министръ Тьеръ. Снегоочистителя тогда, когда писалъ Пушкинъ, не было и в поминѣ, да и теперь <т. е. в 1864 г.> онъ не на всехъ железныхъ дорогахъ» (см.: там же. Стлб. 823). Позже на эту публикацию откликнулся коллега и знакомый М.С.Волкова А.И.Баландин (РА 1867. № 6. Стлб. 991): «Статья В., о которой такъ лестно отзывается Пушкин, принадлежитъ точно М.С.Волкову, бывшему профессору курса строительнаго искусства въ Институтѣ путей сообщенiя, и пр. и пр., какъ вамъ передалъ Ѳ.В.Чижовъ. Статья эта была написана по поводу статьи Наркиза Отрешкова, и по просьбе кн. В.Ѳ.Одоевскаго, переданной М.С.Волкову братомъ его, Никол. Степ. Волковымъ. Съ техъ поръ началось и знакомство Волкова съ кн. Одоевскимъ. Эпиграфъ, показавшiйся Пушкину, не знаю почему неприличнымъ – извѣстное двустишiе Крылова: Бѣда, коль пироги начнетъ печи сапожникъ и пр.». Продолжение следует.
Таша: И что же дальше, многоуважаемый Кот?
Кот: Дальше, уважаемая Таша, - пишу, тороплюсь...
Кот: Сюжет 3 (окончание). Что касается содержания волковской статьи, то из письма Пушкина понятно, что Волков не просто «отделал очень смешно» Атрешкова (Отрешкова), но и высказал свою точку зрения на предлагавшийся австрийским инженером Ф.-А. Герстнером проект строительства железной дороги между Петербургом и Москвой. Волков считал строительство железных дорог очень важным для развития государства и потому вероятно, писал, что правительство должно взять эти работы под свой контроль, а Пушкин, относясь к этим проектам, как к экономическим экспериментам, считал, что на этой стадии правительство «не может бросить 3,000,000 на попытку». Поддерживая техническую сторону проекта Герстнера, Волков в то же время, без сомнения, возражал против требования Герстнера предоставить ему исключительные права на строительство железных дорог в России на 20 лет. Возражал, вероятно, исходя из той же убежденности в важности железных дорог для развития России. С этим Пушкин, по-видимому, был согласен, судя по его заключительной реплике в адрес Герстнера. Это – то, что касается содержания статьи, но хотелось бы, как обычно, уточнить датировку письма Пушкина и связанных с ним событий. Я рассуждал примерно так. Судя по письму Одоевского к Волкову, тот передал статью князю, даже не успев отдать ее переписчику, очевидно, перед самым отъездом. Если узнать дату его отъезда за границу, то это позволит нам уточнить нижнюю границу интересующей нас датировки. Поскольку статья предназначалась для журнала, то вряд ли Одоевский затянул дело с отдачей статьи переписчику, а получив ее от переписчика, надо думать, сразу же показал и Пушкину. Например, пушкинское «Путешествие в Арзрум» переписчик переписывал не более недели (3 апреля 1835 г. Пушкин закончил работу над рукописью, а 10 апреля уже получил ее в переписанном виде). Переписка волковской статьи, естественно, должна была занять значительно меньше времени. Таким образом, зная хотя бы приблизительно дату отъезда Волкова, мы могли бы сузить датировку с полутора месяцев до двух-трех недель. Троекратная публикация объявления об отъезде за границу в «Прибавлении к Санктпетербургским ведомостям» (для москвичей – в «Московских ведомостях») была тогда обязательной. Поэтому я – в который уж раз! – принялся перелистывать «Санктпетербургские ведомости» 1836 года (невозможно заранее предусмотреть все, что может в них понадобиться). Опираясь на принятую датировку, я начал с декабрьских номеров, двигаясь вспять, к началу года. Ни в декабре, ни в ноябре, ни в октябре Волкова среди отъезжающих не было. Не было и дальше. И только в мае – в номерах газеты от 12, 15 и 17 мая – среди отъезжающих за границу, наконец, указано: «Корпуса Инженеровъ Путей Сообщенiя Подполковникъ Матвѣй Степановичъ Волковъ; спрос. у Семеновск. моста въ домѣ купчихи Кукановой, подъ № 51». От публикации об отъезде до самого отъезда мог пройти разный срок. Точная дата отъезда Волкова нам неизвестна. Раньше 17 мая он уехать не должен был (исключения с такими нарушениями встречались, но очень и очень редко). Скорее всего – с ближайшими пароходами, отплывавшими после 17 мая. Согласно расписанию (см.: «Санктпетербургские ведомости», № 65 от 20 марта 1836 г.), 23 мая отправлялся пароход «Наследник», а 30 мая – «Александра». Например, Андрей Карамзин, тогда же уезжавший в Европу, опубликовал объявления 14, 17 и 21 мая, а уплыл на пароходе «Наследник» 23 мая (см.: Пушкин в письмах Карамзиных. М.-Л., Изд-во АН СССР, с. 333). Скорее всего, с этим же пароходом отбыл и Волков. Итак, статья Волкова оказалась у Одоевского не позднее 23 мая, то есть еще до возвращения Пушкина в Петербург из Москвы (он приехал в ночь с 23 на 24 мая)! Теперь становится понятным, почему Одоевский не свел самого автора с Пушкиным, а оказался передаточным звеном. Успел ли он уже переписать статью – об этом можно только гадать, но этого мы делать не будем. Мне кажется несомненным, что Пушкин, поздравив утром Наталью Николаевну с рождением дочери и побыв с нею, в тот же день прежде всего отправился к Одоевскому, чтобы скорее узнать, как обстоят дела с «Современником», так как Одоевский оставался без него фактически главным распорядителем. Во время этой встречи статья, возможно, еще не оказалась в руках Пушкина, но разговор о ней, скорее всего, был. Так или иначе, но вскоре переписанная статья должна была оказаться у Пушкина. Поэтому я склонен датировать письмо Пушкина Одоевскому концом мая – началом июня 1836 г. Между прочим, при этом исчезает бросающееся в глаза противоречие между нежеланием Пушкина в декабре 1836 г. (по прежней датировке) печатать эту статью и утверждением В. Ф. Одоевского, что она в 1837 г. «должна была явиться в свет в 1-м № “Современника”». При нашей датировке вполне допустимо, что за полгода намерения Пушкина относительно статьи Волкова действительно могли измениться, хотя бы в связи с успешными испытаниями Царскосельской железной дороги осенью 1836 г. Напомним также о словах Пушкина по поводу необходимости изобретения специального снегоочистителя для железной дороги. Дело в том, что уже Герстнер предложил одно из приспособлений для очистки рельсов от снега, и летом о нем упоминалось в газете (см.: Север. пчела. 1836. 29 июля. № 171), а 29 ноября 1836 г. оно успешно прошло испытание. На Царскосельской железной дороге проходили очередные показательные поездки с использованием паровоза фабрики Стефенсона «в присутствiи нѣсколькихъ тысячъ зрителей, собравшихся при Павловскомъ павилiоне, не смотря на самую ненастную погоду. Многiе явились именно для того, чтобы посмотрѣть, какимъ образомъ машина будетъ дѣйствовать при сильной снѣжной мятели. Для этого опущены были съ паровоза до поверхности рельсовъ четыре щетки, и паровозъ двинулся, везя за собою восемь экипажей, въ коихъ было 256 человѣкъ. Эта цепь экипажей, занимавшая въ длину болѣе двадцати саженъ, двинулась впередъ, къ изумленiю многочисленной публики, съ чрезвычайною легкостью; рельсы совершенно очищаемы были щетками отъ снѣгу. Путь до Кузьмина (7 верстъ) совершенъ былъ въ 17 минутъ» (СПб. ведомости. 1836. 2 декабря. № 275). Похоже, что Пушкин об этом предложении Герстнера (а тем более – о его успешном испытании) в момент написания письма еще не знал, что косвенно подтверждает предлагаемую нами датировку. И последнее. Уже не о датировке, а снова – о содержании письма. Конечно, хотелось понять, какой анекдот о Петре I имел в виду Пушкин в своей последней реплике (хотя она – да простят меня уважаемые читательницы! – и содержит неприличное слово). В «Письмах последних лет» это было прокомментировано так (с. 349): «Источник “слов Петра I”, шутливо предложенных Пушкиным в качестве эпиграфа, не выяснен; возможно, что эти слова восходят к устной традиции». Пушкин, явно, полагал, что Одоевскому должно быть понятно, какую историю, связанную с Петром I, он имеет в виду. Вероятно, какой-то исторический анекдот в это время ходил в обществе. Действительно, запись этого исторического анекдота сохранилась в бумагах небезызвестного П.И.Миллера (секретаря Бенкендорфа, сохранившего ряд писем Пушкина). В тетрадке его, хранящейся в рукописном отделе РГБ и датируемой архивистами «кон. 1830-1840е гг.», имеется такая запись: «Монахи просили Петра, чтоб онъ велѣлъ имъ отвесть къ монастырямъ нѣкоторыя угодья. Не жалуя корыстолюбiя ни въ какомъ званiи, а тѣмъ еще менѣе въ монашескомъ, онъ приказалъ оставить эту просьбу без вниманiя, сказавъ, что самъ позаботиться объ ихъ выгодахъ. Монахи черезъ нѣсколько времени опять подали Ему новую просьбу. – Петръ работалъ тогда въ Адмиралтействѣ и на докладѣ Меньшикова написалъ собственноручно: не хотятъ ли они х<– –> – Святые отцы послѣ второй неудачной попытки непредвидя успѣха, успокоились. – Такъ прошло нѣсколько царствованiй. – Въ царствованiе Екатерины 2й они не утерпѣли и снова подали просьбу о томъ же. – Она велѣла справиться въ дѣлахъ и, узнавъ что по этому предмету существуетъ уже резолюцiя Петра Великаго, захотѣла узнать ее. – Трудно было отыскать эту бумагу въ Сенатскомъ Архивѣ, а труднѣе было рѣшиться показать ее Государынѣ. Но дѣлать было нѐчего. – Съ улыбкой прочтя отмѣтку Петра Великаго, она сказала Князю Куракину, отдавая ему прошенiе монаховъ: утверждаю въ полной силѣ резолюцiю Петра Великаго, впрочемъ я и этого дать имъ не могу» (НИОР РГБ, ф. 661 (Миллеры), картон № 1, ед. хр. 7, л. 9 об.).
Таша: Интересно ВСЁ. Мои соображения по пунктам: 1. с датировкой отъезда Волкова сомнений нет: если Одоевский хотел его познакомить с Пушкиным, то не сделал этого именно в связи с тем, что они разминулись (Волков уехал до возвращения П.) 2. Поскольку П. упоминает гестнеровское приспособление для очистки рельсов от снега, то важно понять, впервые ли сообщение об этом изобретении появилось в прессе 29 июЛя. Если да, то пушкинское письмо должно быть датировано ПОСЛЕ 29 июля, но ДО 29 ноября, когда испытания успешно осуществились (так как П. в своем письме упоминает этот проект, но еще не знает, что пробный вариант такого устройства уже существует. 3. О петровском анекдоте не знала. Спасибо, дорогой и многоуважаемый Кот. При таком подходе мы, наконец, получим ПОДЛИННУЮ хронику жизни Пушкина!!
Кот: Уважаемая Таша, спасибо за внимательное прочтение моих опусов. Здесь, как и при обсуждении первого сюжета, мы с Вами по-разному прочитываем один и тот же текст. Это любопытно. Пушкин пишет: "Некоторые возражения противу проэкта неоспоримы. На пример: о заносе снега. Для сего должна быть выдумана новая машина, sine qua non. О высылке народа, или о найме работников для сметания снега нечего и думать: это нелепость." Говоря о "возражениях противу проэкта" Пушкин, на мой взгляд, говорит вообще о проекте постройки железной дороги в условиях России с ее снежными зимами. Здесь еще нет упоминания о приспособлении, придуманном Герстнером. Пушкин еще не знает о нем. Ему еще неизвестны никакие приспособления или специальные машины, но ему ясно, что нелепо гонять народ чистить дорогу. Необходимость изобретения машины для уборки снега он противопоставляет не приспособлению Герстнера, а расчистке рельсов людьми. Если бы Пушкин знал, что какое-то приспособление уже придумано, он говорил бы по-другому, например, что его надо сначала хоршо проверить или что-либо в этом роде.
Таша: Согласна, уважаемый Кот, что и так можно прочитать слова Пушкина. Но в том, что касается его пассажа о заносе снега "Для сего должна быть выдумана новая машина, sine qua non. О высылке народа, или о найме работников для сметания снега нечего и думать"), то у меня сложилось впечатление, что он здесь спорит с неизвестным нам оппонентом ("нечего и думать", а тот, предлагает думать именно в таком направлении), который предлагал либо создать машину (почему я и решила, что это его ответ на статью от 29 июля), либо народ выгонять. Хорошо бы поискать, кто и когда писал о таком "народном" способе расчистки заносов. Если была бы возможность разложить эти статьи по датам, картина получилась бы более ясная. К сожалению у меня осталось немного времени до отъезда в отпуск, а нужно еще отправить в Страсбург материалы для сентябрьской конференции, поэтому у меня нет времени глубоко продумать эту ситуацию с пушкинским письмом. Пока отложу это до лучших времен, хорошо?
Таша: Поговорила со знающими людьми об анекдоте о Петре I. Все говорят, что это чистейшая байка, хотя бы потому, что НАПИСАТЬ такое Петр не мог. Сказать - да, но письменные отметки были у него иного рода. Кроме того ни один монастырь в России никак не мог просить Екатерину II об увеличении своих земель, так как к ее времени ВСЕ монастырские земли давным-давно были секуляризированы (по указу Петра I). А не имея земель и права на них, что можно к ним прибавлять? Это как что-либо множить на ноль. Но остроумие неизвестного автора анекдота вызывает смех у всех слушателей.
Кот: Уважаемая Таша, я со своей стороны постараюсь тоже прояснить ситуацию с "заносами". А анекдот - он, скорее всего, и есть анекдот.
Таша: Нашла интернет-текст с изложением хроники "продвижения" идей Геpстнера в 1836 году: загляните сюда и сюда Выходит, что эта проблема обсуждалась спец. комиссией, которая среди прочих вопросов решала и проблему снежных заносов. Работала эта комиссия в 1835 г. и возглавлял ее генерал Толь, с которым Пушкин при встрече мог обсудить этот вопрос и устно... И еще узнала, что в 1835 году инженер М. С. Волков стал читать в Петербургском инстиуте Корпуса инженеров путей сообщения свой первый курс, в котором специальный раздел был посвящён железным дорогам, названный "О полосных дорогах"... Так что вопросы накапливаются, как снежный ком на тех самых дорогах.
Кот: Уважаемая Таша, о правительственной комиссии, обсуждавшей проект Герстнера по поручению Николая I, материалы есть. Единодушия в этой комиссии не было, но Николай был сторонником построения дороги (заинтересованный, в частности, открывающейся возможностью быстро перебрасывать на большие расстояния воинские части). Чтобы Пушкин обсуждал эту проблему с Толем, мне очень сомнительно. Поднимать всю проблему начала строительства железных дорог в России для моего сюжета - было бы слишком! Этому посвящена была, например, диссертация (кажется, докторская) Виргинского 60 лет назад. Но попытаться конкретизировать те моменты, которые затрагивает в письме Пушкин, конечно, надо. Постараюсь это сделать. А Волков вообще был очень интересным человеком, и его имя возникает в течение XIX века в самых неожиданных областях общественной и культурной жизни России. Но опять же я не хочу выходить далеко за рамки моего сюжета. Это - отдельная тема.
Таша: Думаю, что тема действительно безбрежна, но, не погрузившись в нее, трудно будет, как мне кажется, определить сроки написания пушкинской записки Художник Николай Степанович Волков - друг М. И. Глинки и автор одного из его портретов, хранящихся ныне в музее-усадьбе композитора (портрет приведен выше), - это, кажется, брат "железнодорожного" профессора?
Кот: Затрудняюсь что-то сказать по этому поводу. Знаю, что Одоевский был знаком с Николаем Степановичем, братом Матвея Степановича, кажется еще в Москве, до отъезда в Петербург.
Таша: В этой ссылке на с. 32 Заборова пишет, что они братья. Откуда у нее эти сведения, не знаю.
Кот: Скорее всего, так оно и есть. Думаю, что это можно найти в книге Сакулина об Одоевском.
Таша: Справедливо, уважаемый Кот.
Зизи: Прошу меня извинить, но сейчас совершенно не могу принять участия в вашей интереснейшей беседе!
Кот: Уважаемая Таша! В связи с нашим обсуждением моего третьего, «железнодорожного», сюжета хочу отчитаться о своем более подробном знакомстве с постройкой Царскосельской железной дороги, прежде всего – в части, нас интересующей, а именно - с возможностью борьбы со снежными заносами. Во второй половине марта 1836 г. Герстнер издал брошюру (на немецком и русском языках) «О выгодах построения железной дороги из Санктпетербурга в Царское Село и Павловск» (которая, между прочим, раздавалась безденежно). В ней он уже высказывает мнение, хотя и не очень убежденно, что «по ней верно можно будет ездить всю зиму, особенно если сила паров употребится и для очищения от снега» (с.20) и далее развивает эту мысль: «намъ предстоитъ счищенiе снѣга. Какъ уже выше сказано, для сего будетъ употреблена сила паров; къ паровой машинѣ придѣлается снарядъ въ родѣ сошника, который будетъ разгребать снѣгъ въ обѣ стороны дороги. <…> Паровыя машины, употребляемыя въ Англiи для перевозки товаровъ, съ величайшею легкостiю перевозятъ грузъ въ 10,000 пудовъ; слѣдственно нѣтъ сомненiя и въ томъ, что онѣ могутъ очищать дорогу отъ снѣга» (с.55). Но в то же время, приводя смету предстоящих расходов на постройку железной дороги, Герстнер все же включает в нее пункт: «15. Строенiя. По Московскому шоссе казармы для приставленныхъ къ дорогѣ солдатъ построены почти въ семи верстахъ одна отъ другой. По желѣзной дорогѣ, требующей болѣе надзора для очистки отъ снѣга, казармы должны стоять въ двухъ верстахъ; въ каждой должны помѣщаться отъ 10 до 15 рабочихъ» (с.25). Весьма вероятно, что Пушкин был знаком с этой брошюрой (она была издана общим тиражом в 20 000 экземпляров и практически вся разошлась), то есть его скептическое замечание: «о заносе снега. Для сего должна быть выдумана новая машина, sine qua non О высылке народа, или о найме работников для сметания снега нечего и думать: это нелепость» – могло быть откликом на эти рассуждения и предложения Герстнера. 26 июля 1836 г. Герстнер выпускает еще бóльшим тиражом брошюру «Первый отчет об успехах железной дороги из Санктпетербурга в Царское Село и Павловск» (этот отчет был напечатан и в «Северной пчеле»). В нем, рассказывая о покупаемых за границей паровозах, он почти повторяет то же самое: «Каждая паровая машина будетъ снабжена снарядомъ для скалыванiя съ шинъ <так первоначально назывались рельсы> намерзнувшаго льда и для счищенiя онаго вмѣстѣ со снѣгомъ съ дороги. Этотъ снарядъ, находящiйся передъ колесами паровой машины, но ею же движимый, служитъ и къ тому, чтобы устранять съ дороги камни или другiе предметы, которые могутъ попасть въ шины. Каждая машина силою не менѣе 40 лошадей, и въ состоянiи перевозить болѣе 300 человѣкъ въ нѣсколькихъ повозкахъ по крайней мѣрѣ по 40 верстъ въ часъ; надѣюсь, что этой силы достаточно будетъ для счищенiя безъ труда снѣга, который можетъ за ночь выпасть на дорогу, и содержать ее въ надлежащемъ состоянiи во всякое время года» (с.8). Других аргументов в его распоряжении нет, поскольку нет подобного опыта в других странах. Еще он надеется на то, что снег будет в основном сметаться ветром, так как практически на всем протяжении Царскосельская дорога идет по насыпи, то есть приподнята над окружающей местностью. Как я уже писал в своем сюжете, первое испытание снегом произошло 29 ноября 1836 года. Напомню: на Царскосельской железной дороге проходили очередные показательные поездки с использованием паровоза фабрики Стефенсона «в присутствiи нѣсколькихъ тысячъ зрителей, собравшихся при Павловскомъ павилiоне, не смотря на самую ненастную погоду. Многiе явились именно для того, чтобы посмотрѣть, какимъ образомъ машина будетъ дѣйствовать при сильной снѣжной мятели. Для этого опущены были съ паровоза до поверхности рельсовъ четыре щетки, и паровозъ двинулся, везя за собою восемь экипажей, въ коихъ было 256 человѣкъ. Эта цепь экипажей, занимавшая въ длину болѣе двадцати саженъ, двинулась впередъ, къ изумленiю многочисленной публики, съ чрезвычайною легкостью; рельсы совершенно очищаемы были щетками отъ снѣгу. Путь до Кузьмина (7 верстъ) совершенъ былъ въ 17 минутъ» (СПб. ведомости. 1836. 2 декабря. № 275). Правда, как писал сам Герстнер в «Третьем отчете об успехах железной дороги из Санктпетербурга в Царское Село и Павловск», выпущенном уже 8 февраля 1837 года, «в ужасную мятель (4 января)» все-таки пришлось в нескольких местах прибегнуть к ручной очистке дороги: «на Царскосельской станцiи, гдѣ дорога идетъ наровнѣ съ землею, налегъ снѣгъ, и его свозили на возахъ нанятые работники; кромѣ того лежалъ онъ также на дорогѣ въ Павловскомъ паркѣ, потому, что просѣка сдѣлана тамъ только въ 4 сажени ширины, слѣдственно вѣтеръ не можетъ смѣтать снѣга» (с.11). Таким образом, мнение Пушкина о проблеме борьбы со снежными заносами вряд ли претерпело заметное изменение. Но успешное в целом испытание Царскосельской железной дороги могло подвигнуть его на публикацию волковской статьи. Результат этого достаточно пространного экскурса – довольно простой. Я теперь не считаю возможным утверждать (цитирую самого себя): «Похоже, что Пушкин об этом предложении Герстнера <я имел в виду приспособление для очистки рельсов от снега> (а тем более – о его успешном испытании) в момент написания письма еще не знал, что косвенно подтверждает предлагаемую нами датировку». Как стало теперь ясным, высказанное Пушкиным в письме мнение по этому вопросу могло быть им высказано в любое время на протяжении этого года. Следовательно, никаким, даже косвенным, аргументом для датировки оно служить не может. Но напомню, что я упомянул в свое время о нем именно как о косвенном аргументе. Предлагаемую же датировку письма Пушкина к Одоевскому о статье Волкова (конец мая – начало июня 1836 г.) я основываю прежде всего на времени отъезда Волкова (23 мая) и на рассуждении, что статью, предназначенную специально для «Современника», Одоевский не мог держать у себя долгое время, не показав Пушкину. Я полагаю, что он незамедлительно отдал ее переписчику в соответствии с пожеланием Волкова, а переписанную сразу же показал Пушкину. И попутно, еще – о возможном источнике сведений Пушкина о проекте Герстнера и его обсуждении в верхах. Нам ничего не известно о встречах Пушкина с графом А.А.Бобринским в течение 1836 г., но учитывая их прежние приятельские отношения и встречи, обязательное присутствие обоих в течение зимы и весны 1836 г. на различных придворных праздничных мероприятиях (до смерти Надежды Осиповны, так как потом Пушкин, соблюдая траур, на эти мероприятия не являлся), можно с большой вероятностью допустить их общение и в этом году. Между прочим, в отсутствие Пушкина (он уехал хоронить мать) князь Вяземский передал Бобринскому первую книжку «Современника». Именно от Бобринского Пушкин мог узнать многое о проекте Герстнера, о его обсуждении в особом Комитете Государственного совета. Бобринский был не просто значительным придворным лицом (церемониймейстером), он был двоюродным братом Николая I. В то же время он стал Председателем Правления компании по постройке Царскосельской железной дороги, причем вложил в нее, если не ошибаюсь, 250 000 рублей и, конечно, был в курсе всего, что ее касалось. Следует специально отметить, что он не был просто формальным Председателем. Во «Втором отчете об успехах железной дороги из Санктпетербурга в Царское Село и Павловск», выпущенном 27 сентября 1836 года, Герстнер писал, говоря об успешном продвижении работ: «Я приписываю это неутомимому усердію и ревностной заботливости, съ которыми предсѣдательствующій въ нашемъ Правленіи Графъ А. А. Бобринскій посвятилъ себя предпріятію съ самаго начала онаго; по раздѣленію занятій между нами, на немъ лежало заключеніе почти всѣхъ контрактовъ въ Россіи, и я исполняю только долгъ, признавая, что столь достойный представитель и руководитель общества вездѣ заслужилъ бы признательность за старанія, приносящія ему честь» (с.9). Мнение Бобринского также могло повлиять и на решение Пушкина опубликовать статью Волкова.
Таша: Вот теперь доказательня цепочка выстроилась яснее. Спасибо за эти уточнения, уважаемый Кот.
Кот: Я очень этому рад. Спасибо, уважаемая Таша. Готовлю следующий сюжет.
Кот: Итак, четвертый сюжет, связанный с "Современником". Пока - только начало. Этот сюжет я начну с большой цитаты из работы М.А.Турьян «Из истории взаимоотношений Пушкина и В. Ф. Одоевского» (Пушкин: Исследования и материалы. Т.11. – Л.: Наука, 1983). В этой статье (именно в цитируемом фрагменте), она, в частности, дает новые датировки двум пушкинским запискам к Одоевскому. Я склонен согласиться с ее аргументами, но не со всеми, о чем и буду говорить дальше, а также предлагаю несколько по-иному интерпретировать содержание одной из этих записок. Итак, цитата из статьи М. А. Турьян (с. 176-178): «<…> обратимся к двум запискам Пушкина к Одоевскому, относившимся ранее исследователями к осени 1836 — началу зимы 1837 г. Первая из них касается повестей Одоевского «Сильфида» и «Княжна Зизи». «Конечно, „Княжна Зизи“, — пишет Пушкин, — имеет более истины и занимательности, нежели „Сильфида“. Но всякое даяние ваше благо. Кажется, письмо тестя холодно и слишком незначительно. Зато в других много прелестного. Я заметил одно место знаком (?) — оно показалось мне невразумительно. Во всяком случае, „Сильфиду“ ли, „Княжну“ ли, но оканчивайте и высылайте. Без вас пропал „Современник“». По нашему мнению, записка эта могла быть написана только в конце мая—июне 1836 г., и просьба Пушкина прямо связана как раз с третьим томом журнала, который он начинал в это время готовить. Мотивируется это следующим образом. Пушкин говорит о повестях Одоевского как о незаконченных, но, по всей видимости, близких к завершению, причем обращает на себя внимание тот факт, что пушкинская оценка явно несет на себе отпечаток живого, сиюминутного впечатления. Очевидно, что Одоевский дал свои произведения Пушкину на предварительный просмотр, но сделать это он мог лишь в конце мая—июне, так как Пушкин вернулся из Москвы в Петербург 24 мая (к этому времени второй том журнала был уже практически готов и печатался), Одоевский же собирался в Ревель, где и намеревался, очевидно, закончить обе повести. Уехал он вероятнее всего между 16 июня и 1 июля, и Пушкин, судя по всему, о предстоящем отъезде знал, так как только с этим обстоятельством могут быть связаны его слова «оканчивайте и высылайте» — бессмысленные, если бы оба оставались в пределах одного города. Срочность же («Без вас пропал „Современник“») может быть объяснена только необходимостью успеть получить повесть для третьего тома, который должен был выйти в сентябре. Исследователей, однако, настораживал тот факт, что ни одна из этих повестей тем не менее при жизни Пушкина в его журнале не появилась. Но тому были свои причины. Несомненное предпочтение, отданное Пушкиным «Княжне Зизи», побудило, по всей вероятности, Одоевского сразу отказаться от мысли публиковать «Сильфиду» в «Современнике». Только этим можно объяснить тот факт, что примерно тогда же он обещает ее Шевыреву. «На днях пришлю вам повесть, — пишет он в Москву 12 июня, — за которую пришлите мне что можете наравне с прочими, если NB это вас не разорит». Кстати, это письмо дает известные основания для дальнейшего уточнения времени написания приведенной записки Пушкина — до 12 июня 1836 г., т. е. до отправки Одоевским письма Шевыреву. То, что речь в письме к Шевыреву идет именно о «Сильфиде», выясняется из дальнейшего: Одоевский действительно закончил повесть в Ревеле (она помечена: Ревель, 1836), 25 августа она прошла уже цензуру и сразу, очевидно, была отправлена в Москву, но ее не напечатали и в «Московском наблюдателе». 23 сентября 1836 г. В. П. Андросов писал по этому поводу Краевскому: «„Сильфиду“ <...> я получил <...> но, буду откровенно говорить с вами: касса моего „Наблюдателя“ не в таком завидном состоянии к концу года, чтобы платить приличным образом за такие статьи. По одежке протягивай ножки. Что делать, мой любезный Андрей Александрович?.. Причина эта и удерживает меня печатать „Сильфиду“, которая, на мои глаза, вещь превосходная, хотя и недовольно полно развитая». Кривил ли душой Андросов, скрывая истинную причину отказа Одоевскому, или говорил правду — в данном случае дело не в этом. Так или иначе, «Сильфиде» суждено было, видно, увидеть свет все же на страницах «Современника», но уже после смерти первого его издателя: повесть была опубликована в пятом, посмертном номере пушкинского журнала. Что касается «Княжны Зизи», то ее Одоевский завершить летом 1836 г. не успел; судя по тем данным, которыми мы располагаем, закончена она была много позже и увидела свет лишь в 1839 г. Вторая из интересующих нас записок Пушкина — в несколько строк: «Вот Вам декабрь. Благодарю за статью — сейчас сажусь за нее. Повесть! Повесть!». Написана она была, вероятно, в те же дни, что и первая, следом за ней, потому что здесь содержится настойчивое напоминание об обещанной «дани» («Повесть! Повесть!»). Что касается статьи, о которой пишет Пушкин, то в это время могла идти речь лишь о статье Одоевского «Как пишутся у нас романы». Задуманная первоначально как рецензия на роман А. П. Степанова «Постоялый двор», она предназначалась для второго тома «Современника». Однако в отсутствие Пушкина Одоевский, фактически формировавший окончательно содержание тома, придержал ее из-за существенных переделок (скорее всего по замечаниям Пушкина), которые он, очевидно, не успел закончить в срок. По возвращении Пушкина из Москвы статья была ему показана в переработанном виде — по-видимому, произошло это перед самым отъездом Одоевского, так как, судя по записке, Пушкин именно поэтому и торопился прочитать ее. Не поспевшая во второй том, статья явно готовилась Одоевским в третий, где и была опубликована под названием, близким к предложенному ранее Пушкиным (пушкинский вариант: «О некоторых романах»). Таким образом, не имея возможности из-за отъезда быть помощником Пушкину в подготовке третьего тома, лепту свою тем не менее Одоевский в этот том внес». Приношу извинения за столь длинную цитату. Без потери содержания, важного для моего рассказа, сократить ее мне не удалось. Теперь – мои рассуждения с опорой на эту цитату. Прежде всего – об отъезде Одоевского в Ревель, о котором Турьян настойчиво говорит, комментируя и первую, и вторую записки. Во всяком случае, в указанный ею срок («вероятнее всего между 16 июня и 1 июля») Одоевский уехать никак не мог, так как 1 июля Софья Карамзина видела его с супругой на Петергофском празднике в честь дня рождения императрицы Александры Федоровны. Описывая праздник в письме к брату Андрею, она сообщит: «Там я встретила почти всех наших друзей и знакомых, в том числе <…> Одоевских (он, сделанный камергером, <…>)». В.Ф.Одоевский был пожалован в камергеры только что – 25 июня. Вообще 1836 год для Одоевского «богат» поездками. Турьян отправляет его летом в Ревель. В октябре того же года Р.Б.Заборова, а вслед за ней и другие отправляют его в Симферополь. Аргументы и в том, и в другом случае практически одинаковые. Турьян ссылается на помету под публикацией «Сильфиды»: «Ревель. 1836». Заборова – на прочитанную ею в черновике статьи о Пушкине помету «Симферополь». Мне уже довелось разбирать возможности поездки Одоевского в Симферополь в отведенные ему пушкинистами сроки: он должен был выехать из Петербурга не ранее 3 октября, а во второй половине того же октября (не позже его конца) вернуться обратно в Петербург, успев при этом написать в Симферополе статью и отослать ее почему-то именно оттуда в Москву Шевыреву. Не трудно было показать, что это физически было невозможно, а помета «Симферополь» вместе с подписью-криптонимом «Ѳ.С.Ѳ» были предназначены убедить читателя в том, что статья прислана из Симферополя от неизвестного автора, так же, как подпись «А.Б.В» и помета «Тверь» под написанным Пушкиным «письмом» в третьем томе «Современника» должны были убедить читателя (и убеждали вплоть до XX века) в том, что это письмо прислано неизвестным читателем из Твери. Не более весома и помета «Ревель. 1836» под публикацией «Сильфиды» в пятом (первом посмертном) томе пушкинского «Современника» в 1837 г. (хотя под повестью и стоит действительная подпись «Кн. В.Одоевский») Дело в том, что Одоевский служил в Министерстве внутренних дел (он был столоначальником в Департаменте духовных дел иностранных вероисповеданий), был библиотекарем в Комитете цензуры иностранной, а теперь еще и камергером при Дворе, и ни в какой Ревель уехать, не испросив отпуска, он не мог. Даже Пушкин с тех пор, как он стал просто числиться при Министерстве иностранных дел, не мог уехать в Михайловское, не получив отпуска. Признаюсь, что я и сам в той самой статье, где разбирал невозможность поездки Одоевского в Симферополь, спокойно повторял за Турьян, что летом он ездил в Ревель. Но вот в Научно-исследовательском отделе рукописей РГБ у меня в руках оказался формулярный список о службе князя В.Ф.Одоевского. И в нем, в графе «В отпусках», было написано: «Въ 1832 году съ 8 Iюня на 4 мѣсяца, 1834 Маiя 17 на 4 мѣсяца, 1835 Iюня 22 на 3 мѣсяца, 1839 Iюня 1 на 28 дней» (НИОР РГБ, ф.352, картон 14, ед. хр.12, л.4). В 1835 г., получив отпуск на три месяца, Одоевский действительно ездил в Ревель: выехал из Петербурга 23 июня, а вернулся 7 сентября (см. «Прибавление к Санктпетербургским ведомостям» соответственно от 28 июня, №144, и от 13 сентября, №208). Но в 1836 году, как мы видим, он вообще в отпуске не был и, следовательно, ездить в Ревель не мог, и напрасно вы будете просматривать газеты в поисках сообщения о его отъезде и приезде. Действительно, в пятом томе «Современника» под окончанием повести «Сильфида», на с.182, стоит помета «Ревель, 1836». Но заметим, что, например, в том же томе на с.146, под окончанием пушкинского стихотворения «Герой», стоит пушкинская помета «Москва. 29 Сентября 1830», хотя нам доподлинно известно, что 29 сентября 1830 года Пушкин был в Болдине, а не в Москве. Смысл этой пушкинской пометы известен: 29 сентября 1830 года в холерную Москву приехал Николай I, что и хотел отметить Пушкин, не называя имени царя в самом стихотворении. Какой смысл вкладывал Одоевский в свою помету, я не знаю. Возможно, в Ревеле (в 1835 г.), возник замысел «Сильфиды». Не буду гадать. В качестве печально-забавного казуса можно отметить, что в том же томе «Современника» на с.224, под окончанием «Сцен из рыцарских времен» рядом с подписью Пушкина напечатано: «С.П.бургъ 1837, 28 Апрѣля». Это – один из типографских ляпсусов, связанных с этим томом: помету цензурного разрешения, вероятно, сделанную на рукописи А.Л.Крыловым, перенесли в набор и не заметили, считывая корректуру. Продолжение следует.
Таша: Очень-очень интересные наблюдения, многоуважаемый Кот! К ревельскому следу в повести "Княжна Зизи" могу добавить следующее: В архиве Одоевского имеется развернутая программа этой повести, написанная на развороте сложенного пополам полулиста писчей бумаги размером 210 × 350 мм светло-голубого цвета с водяным знаком «Pro Patria». Датировку листа затрудняет отсутствие его второй половины с контрамаркой. Текст написан рукой Одоевского, имеет многочисленные исправления и вставки. Автограф повести «Княжна Зизи» написан на 14 сложенных пополам листах бумаги размером 225 × 370 мм, сшитых шнуром в виде тетрадок. Рукопись сохранилась не полностью — примерно треть общего объема повести. Бумага одного и того же сорта светло-зеленого цвета. На сгибе листов имеется водяной знак: висячий рог типа валторны с перевязью в виде банта; над ним — литеры BL, под ним — RAPPIN. Литеры, очевидно, обозначают титул и имя баронов Левенвольде — владельцев бумажной фабрики на мызе Раппин в Дерптском уезде Лифляндской губернии. Листы датируются началом 1830-х годов, но более точно сказать сейчас не могу, тк не имею под рукой своих архивных выписок. В различных переплетах архива Одоевского находится много тетрадок, сшитых из той же бумаги. Все эти тетрадки создавались в то время, когда писатель приступил к работе сразу над несколькими произведениями большого цикла, подобного «Пестрым сказкам», вышедшим в 1833 г., или будущим «Русским ночам». В правом верхнем углу тетрадок имеются авторские пометы, позволяющие определить, к какому замыслу относится тот или иной автограф: «З. Гр.» («Записки гробовщика»), «Кн. З.» («Княжна Зизи»), «Ж. Б.» («Житейский быт»). Часть этих произведений готовилась для несостоявшегося «Дома сумасшедших», часть — для цикла «Домашние разговоры». В подобных тетрадках содержатся произведения, датировка которых не вызывает сомнения исследователей: это программа и варианты текста повести «Бабушка, или Пагубные действия просвещения» (датирована П. Н. Сакулиным 1835 г. по помете, проставленной на заглавном листе), начало фантастического повествования «Петербургские письма, или 4338 год» (частично опубликовано в 1835 г.), те фрагменты цикла «Русские ночи», которые были опубликованы в 1836 г., а также заметка «Последний день Помпеи», в которой дана характеристика картины К. Брюллова, выставленной на обозрение в 1834 г. В таких же тетрадках тем же почерком и чернилами написаны черновые и беловые части повести «Сегелиель». Один из фрагментов имеет законченный характер. Под ним стоит дата: «1832» и подпись: «Безгласный». Вероятно, именно этот текст был отклонен Пушкиным весной 1836 г. под предлогом того, что публикация незавершенной повести может повредить ей в глазах читателей. Программа и несколько текстов цикла «Записки гробовщика» находятся в таких же тетрадках и написаны тем же почерком. Замысел цикла, как известно, относится к 1833 г., а в сентябре 1836 г. Одоевский уже планировал поместить «Записки» (вслед за «Княжной Зизи») в своем будущем журнале. Следовательно все эти произведения, а также и Княжна Зизи могли быть созданы в Ревеле в 1832, 1834-1835 гг., а не в 1836-ом! Я полагаю, что повесть была все-таки написана полностью, поскольку Одоевский утверждал, что имеет привычку создавать свои произведения на одном дыхании.«Бо́льшая часть того, что я писал, писано почти прямо набело», «все, что написано мной таким образом, имело успех, все, над чем я старался работать, плохо и слабо <...>. Исправлять свое я могу лишь через весьма долгое время». Датировкой пушкинских записок, увы, не занималась.
Кот: Все это замечательно перекликается, уважаемая Таша! А каких-нибудь следов "Сильфиды" в его бумагах Вам не попадалось?
Марта: Спасибо, уважаемые Кот и Таша! Однажды мы с Вами, уважаемый Кот, уже об этом писали (по поводу новогодней елки, да?), но фамилия Левенвольде тогда, кажется, не звучала. В современном эстонском поселке Ряпина сохранилась старинная церковь, которая, может быть, помнит Левенвольде.
Таша: Специально "Сильфидой" я не занималась. Нужно будет поискать в моих выписках. Но не обещаю, что это произойдет скоро, уважаемый Кот.
Кот: Вот, наконец, и окончание чевертого сюжета. Таким образом, связанный с якобы отъездом Одоевского в Ревель до 1 июля аргумент в пользу датировки, предложенной Турьян, таковым не является. Но я согласен с ней в том, что письмо Одоевского Шевыреву о присылке «Сильфиды» в Москву могло быть написано только после того, как ее прочитал Пушкин. Следовательно, записка Пушкина Одоевскому с отзывом о «Сильфиде» была написана до 12 июня. Согласен я с Турьян и в том, что эти две записки взаимосвязаны. Но хочу предложить другую их последовательность и несколько другое понимание их содержания. Что касается первой записки, то требуют иного разъяснения слова «оканчивайте и высылайте», которые были совершенно понятны в ситуации с отъездом Одоевского в Ревель. Возможно, речь шла действительно о какой-то предполагавшейся поездке Одоевского, которая не состоялась. Но, возможно, дело – в том, что и Пушкин, и Одоевский жили в это время не в самом Петербурге, а на дачах: Пушкин – на Каменном острове, Одоевский, вероятно, на Черной речке, где (согласно сведениям того же формулярного списка) находилась дача, принадлежавшая его жене. А об отъезде на дачу Одоевский еще 10 мая писал Наталье Николаевне, когда Пушкин был в Москве: «я сам после завтра еду на дачу, и от сего корректура будет тянуться нескончаемые веки» (Пушкин.XVI. С.232). Обратимся ко второй записке, к словам: «Сажусь за статью». Турьян считает, что «в это время могла идти речь лишь о статье Одоевского “Как пишутся у нас романы”». Выражение «сажусь за статью» предполагает основательное чтение, вероятно, незнакомой или сильно переделанной статьи (или, между прочим, написание своей собственной). Статью Одоевского Пушкин уже читал весной. Конечно, желательно понять, насколько сильно Одоевский ее с тех пор переработал. Но Пушкин получил в это время от Одоевского совершенно незнакомую ему статью – статью Волкова о железных дорогах. И он ее очень внимательно читал, о чем свидетельствует рассмотренное в предыдущем сюжете письмо Пушкина к Одоевскому. А призыв «Повесть! Повесть!» можно трактовать и как напоминание об обещанной во время предыдущего разговора (или в предыдущей записке) повести, ответом на что могла послужить присылка «Сильфиды». Восклицание же это вскоре после того, как уже были прочитаны обе повести и было договорено об окончании и высылке одной из них – вряд ли было актуально. Вряд ли Пушкин мог опасаться, что Одоевский не выполнит обещание. Одоевский был очень обязательным человеком. Можно напомнить фразу из письма П.В.Киреевского Н.М.Языкову (21 апреля 1837 г.), в котором, говоря о выборе, где напечатать собрание песен, он пишет: «Селивановский предлагает в Москве, а Одоевский в Петербурге. <…> Селивановский не так надежен и ужасно медленен <…>; Одоевский надежен совершенно, но в Петербурге» (Киреевский И.В., Киреевский П.В. Полное собрание сочинений. Калуга, 2006. Т.3. С.415). Мне представляется вероятной (но, естественно, не окончательно установленной) следующая последовательность и трактовка этих записок. При первой встрече после возвращения Пушкина из Москвы (скорее всего – 24 мая, так как, надо думать, Пушкин первым делом приехал именно к Одоевскому, чтобы узнать, как обстоят дела с «Современником») в ходе обсуждения работы над вторым томом и подготовки третьего Одоевский, наверняка, сообщил Пушкину о статье Волкова, которая, возможно, находилась в этот момент у переписчика, а Пушкин, в свою очередь, просил Одоевского о повести для одного из следующих томов (для третьего у него уже была повесть Гоголя «Нос», а больше повестей в запасе не было). Через несколько дней Одоевский пересылает Пушкину статью Волкова, сопровождая ее просьбой прислать ему декабрьский номер какого-то журнала, на что Пушкин и откликается: «Вот Вам декабрь. Благодарю за статью — сейчас сажусь за нее. Повесть! Повесть!», а прочитав статью, пишет Одоевскому свое мнение о ней. Одоевский в свою очередь где-то в эти же дни присылает, наконец, «Сильфиду». Прочитав ее, Пушкин и пишет записку, сопоставляя присланную повесть с читанной им еще весной «Княжной Зизи»: «Конечно, „Княжна Зизи“ имеет более истины и занимательности, нежели „Сильфида“. Но всякое даяние ваше благо. Кажется, письмо тестя холодно и слишком незначительно. Зато в других много прелестного. Я заметил одно место знаком (?) — оно показалось мне невразумительно. Во всяком случае, „Сильфиду“ ли, „Княжну“ ли, но оканчивайте и высылайте. Без вас пропал „Современник“». Весь этот обмен материалами и записками следует, по-моему, датировать концом мая – началом июня 1836 г. Более точно ни одну из пушкинских записок пока не представляется возможным датировать, но последовательность их мне видится именно такой.
Таша: Многоуважаемый Кот! Устала ужасно, поэтому серьезно ответить не смогу. Чувствую только, что не со всем согласна. Во-первых, слова «сажусь за статью», как мне кажется, могут означать именно, как Вы и пишете, написание своей собственной. Пприменительно к чужому тексту "сажусь" звучит как-то неловко, не по-пушкински: как будто он собирался корпеть над ней длительное время . Мне представляется, что он очень быстро просматривал материалы для журнала, а вот "садился" за что-то, когда писал сам... Т.е. статья Одоевского в данном случае мне видится с большей долей вероятности, т.к. ее Пушки н действительно правил, за нее и благодарил... А что благодарить за Волкова? Второе. Ваша трактовка слов "вот вам декабрь" интересна, но (мне опять же только кажется), если речь шла о чужом журнале, он мог бы сказать "Вот Вам обещанный том..., номер..., журнал, наконец". Зачем называть так странно: Декабрь? С "Сильфидой" пока по-прежнему ничего не понятно... Впрочем, кажется я всё только запутала своими нелепыми суждениями
бык: "Сильфила" Одоевского насколько отличается от произведения Нодье? Остальное, извините, не совсем понял в вашей беседе.Надо вчитаться.
Natalie: О балете "Сильфида" (не имеющем отношения к повести Одоевского, хотя отчасти перекликающемся с ней по сюжету) и новелле Нодье "Трильби" (кстати созданной за 15 леь до Одоевского в 1822 г.) см. здесь
Кот: Уважаемая Таша! Я согласен с Вами в том, что выражение "сажусь за статью" больше всего подходит для случая, когда человек садится писать свою кому-то обещанную статью. Но если все-таки речь идет о чужой статье, то я склонен думать, что статья Волкова скорее может иметься в виду, чем статья Одоевского, которую Пушкин уже читал и которую Одоевский, наверняка, сам уже правил с учетом пушкинских замечаний (если они тогда были). Вряд ли Одоевский специально давал ее Пушкину для какой-то серьезной переработки. А судя по тому, какое большое (сравнительно с прочими записками и отзывами) письмо Пушкин посвятил статье Волкова и как подробно он в нее вникал, думаю, что он ей уделил достаточно серьезное внимание, а не просто просмотрел. Ни об одном из материалов самого Одоевского Вы не найдете такого обстоятельного отклика. Они, конечно, всегда содержательны, но очень лаконичны. Кроме того, не исключено, что Одоевский предлагал, например, успеть поместить статью Волкова во второй том, так как железнодорожная тема была в это время одной из самых обсуждаемых в обществе в связи с созданием компании по постройке Царскосельской дороги и началом ее постройки, то есть статью надо было прочитать, не откладывая. В этом случае выражение "сажусь за статью", то есть "начинаю читать, не откладывая", тоже уместно. Трактовка слова "декабрь" - не моя собственная. Я к ней, так сказать, присоединился, не видя пока никаких альтернативных вариантов. А что Вы имеете в виду, говоря, что с "Сильфидой" по-прежнему ничего не понятно"? Утверждение Турьян, что "Сильфида" была дана Пушкину на прочтение до того, как Одоевский 12 июня в письме Шевыреву обещал послать ее в Москву, у меня не вызывает возражений. А именно эта датировка меня в данном случае и интересовала. Остальные коллизии, связанные с "Сильфидой", я при рассмотрении данного сюжета оставляю в стороне.
бык: Прочитал с большим интересом про выворотность ноги Павловой. Это мне понятно! Про Сильфиду пока не очень. Но не буду мешать вашей беседе!
Таша: Многоуважаемый Кот! С работой Пушкина над статьей Волкова Вы меня убедили. Только в случае, если будете писать об этом, обязательно необходимо, как мне кажется, такое вот обоснование. Трактовку "Декабря" по-прежнему не понимаю. Хотя не исключено, что именно так Пушкин назвал декабрьский номер чего-то... Найти бы ЧТО именно Пушкин мог так назвать... О "Сильфиде" мне ничего не ясно, т.к. не понятно, на каком этапе работы над повестью Одоевский давал ее Пушкину. Т.е. к ней "привязываться" - дело ненадежное.
Кот: Уважаемая Таша! Что такое обоснование надо включить, я полностью согласен, и можно даже несколько его расширить. Почему, например, Пушкин благодарит Одоевского за эту статью? Да не просто потому, что Одоевский ее прислал, а потому, что именно благодаря Одоевскому она вообще появилась: именно он заказал ее Волкову (возможно, даже в отсутствие Пушкина), получил от Волкова и передал, наконец, Пушкину. А в пользу того, что железнодорожная тема в это время пользовалась особым вниманием говорит регулярное (чуть ли не раз в неделю) появление материалов о железных дорогах, например, в "Санктпетербургских ведомостях". Что касается "декабря", то Турьян там же (с. 178, примечание 17) так это интерпретирует: "Вероятнее всего, имеется в виду декабрьский номер «Московского наблюдателя» за 1835 г., вышедший в свет в 20-х числах марта 1836 г. Пушкин, конечно, привез его из Москвы и, очевидно, препровождал Одоевскому вместе с запиской". Правда, декабрьских книжек "Московского наблюдателя" было две, но последняя из них вышла действительно 28 марта (согласно сообщению в "Московских ведомостях" от 28 марта). На каком этапе работы над "Сильфидой" Одоевский показывал ее Пушкину, действительно, непонятно, но то, что он это сделал до письма к Шевыреву, у меня не вызывает сомнения. Или Вы считаете, что Пушкин мог видеть "Сильфиду" еще раньше - в марте или апреле (но, естественно, после того, как прочитал "Княжну Зизи")? Это мне не приходило в голову. Надо над этим подумать. Спасибо!
Таша: Спасибо за внесение ясности. Я совершенно упустила из виду, что декабрьский номер "МН" вышел так поздно. В этом случае в словах Пушкина и его собеседника Одоевского можно обнаружить скрытую иронию: Вот Вам декабрь в конце мая Я-то как раз думала, что "Сильфиду" АСП мог видеть ДО поездки в Москву. Но это дело запутанное. Чтоб его распутать, следует вернуться к моим записям, сделанным по архиву Одоевского в ГПБ. Но погружение в эти записи, как и в само собрание Одоевского, - слишком кропотливый труд, на который, увы, времени теперь нет.
Кот: Да, уважаемая Таша, над "Сильфидой" еще надо подумать. А на счет возможной скрытой иронии - это тонкое наблюдение. Очень похоже на правду.
Кот: Уважаемая Таша! Вот что еще можно сказать по поводу присылки «Сильфиды». В течение тех десяти дней, когда Пушкин ездил хоронить мать, они с Одоевским, естественно, ничем не обменивались. Все остальное время, до отъезда Пушкина в Москву, они оба жили непосредственно в Петербурге (даже не на дачах), причем не очень далеко друг от друга (Пушкин – у Прачечного моста, Одоевский – в Мошковом переулке), и в этой ситуации пожелание: «оканчивайте и высылайте», – действительно, вряд ли может быть употреблено. Так что, пожалуй, я остаюсь пока при том же мнении, что эта записка была написана в конце мая – начале июня 1836 г.
Natalie: Уважаемый Кот пишет: записка была написана в конце мая – начале июня 1836 г. И я там думаю. Меня Вы убедили
Кот: Мне приятно, что с Natalie у нас мнение совпало. А что-то думает уважаемая Таша?
Таша: Таша пока не сильно думает, т.к. все думы сосредоточены на подготовке к очередной конференции...
Кот: Побольше интересных мыслей Вам, уважаемая Таша! Для конференции.
Таша: Похоже, что записка действительно была написана в то время, о котором пишет уважаемый Кот. Решительных аргументов против у меня нет. За неимением другой ветки задаю свой вопрос здесь: Кто бы мне разъяснил, почему считается, что Н. А. Дурова обедала на даче у Пушкина около 10 июня (не раньше, не позже?). Возможно, на основании той записки Пушкина, в которой об обеде не сказано ни слова, но идет речь о ее возможном переезде на городскую квартиру Пушкиных? Но и эта записка почему-то датируется "около 10 июня". Что за день такой загадочный??????????????
Кот: Уважаемая Таша! Я еще не разбирался во взаимоотношениях Дуровой и Пушкина, но то, что она пишет в своих воспоминаниях, во многом не соответсвует действительной хронологии, во всяком случае - сохранившимся ее запискам к Пушкину и фактическому печатанию ее "Записок" в "Современнике". Думаю, что упоминаемая Вами записка Пушкина датируется "около 10 июня" просто потому, что она является ответом на записку Дуровой от 7 июня. Но я бы сдвинул дату ближе к 7 июня, так как Дурова, вероятно, посылала свою записку с посыльным, а не по городской почте, и Пушкин, естественно, вряд ли тянул с ответом 2-3 дня. Не исключено, что он ответил сразу же (может быть, с тем же посыльным), поэтому и не датировал свою записку. Что же касается обеда, то трудно сказать, когда это было. А кто считает, что обед состоялся около 10 июня?
Таша: О том, что Дурова, якобы, обедала у Пушкина около 10 июня, см. у Тарховой: IV, 1889 (460). А записка Пушкина от, якобы, 10 июня выглядит странно, так как в ней сказано: "Вот начало ваших записок. Все экземпляры уже НАПЕЧАТАНЫ, и теперь переплетаются". А в их переписке от 24 июня речь идет о том, что Дурова просит возвратить ей Записки, чтобы отдать их переписчикам ("у меня перепишут их за четыре дня"), на что Пушкин отвечает, что Записки "все еще переписываются". Выходит, что их с печатных экземпляров по 4 дни переписывали?????????????? используя переписчиков вместо ксерокса?
Кот: Тут, вероятно, дело в том, что в "Современнике" печатался только фрагмент "Записок". Переписываться могло остальное. Надо понять, что именно Дурова прислала еще по почте, до своего приезда (из этого-то часть и пошла в "Современник" и была набрана, как я понимаю, еще до ее приезда), а что-то она привезла с собой. Вот полный объединенный текст "Записок", скорее всего, и переписывался, когда фрагмент уже был напечатан.
Таша: Понимаю, но что-то там все же не так (с датировкой обеда у Пушкиных). В письме, которое датируется не ранее 24го, Пушкин пишет: "P. S. На днях выйдет 2-й № Современника. Тогда я буду свободнее и при деньгах." А 24го Дурова пишет Пушкину: "Видеться нам, как замечаю, очень затруднительно; я не имею средств, вы — времени. Итак будемте писать; это всё равно, тот же разговор." Вот я и думаю : а не состоялся ли обед у Пушкиных в начале июля? "Записки о 1812 годе", опубликованные Пушкиным в Современнике, передал ему брат Дуровой в марте 1836 года . Тогда же Пушкин писал, что "Полные Записки", вероятно, пойдут успешно после того как я о них протрублю в своем журнале", т.е. после публикации Записок о 12 годе.
Кот: Уважаемая Таша! Составители "Летописи" взяли 10 июня из книжки М.Ш.Файнштейна "Писательницы пушкинской поры". Л.:Наука, 1989, с.158 (у них есть ссылка на него), который, не затрудняя себя аргументацией, просто пишет: "Однажды он пригласил ее на обед, чтобы представить близким. Это произошло 10 июня". Составители "Летописи", чтобы проявить свою научность, добавили к этой дате вопросительный знак и этим ограничились. Аргументации нет никакой. А по поводу возможности этого обеда в начале июля хочу обратить Ваше внимание на следующую деталь рассказа Дуровой. Она пишет о том, что, везя ее к себе на обед, Пушкин по дороге указал ей место казни декабристов. А, между прочим, 13 июля исполнялось ровно 10 лет со дня их казни. 13 июля был понедельник, а обед мог состояться, например, в субботу или воскресенье. Почему бы нет?
Таша: Дорогой и всеуважаемывй Кот! Именно к ЭТОМУ я и клоню: думаю, что Пушкин НЕ СЛУЧАЙНО привлек внимание Дуровой к этому месту на кронверке! Уже вторую неделю я мучаю своих коллег живописанием этого события (каким я его вижу). Рада, что Вы без нажима с моей стороны тоже пришли к такому же выводу! УРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРА!
Таша: Кажется, я поняла логику тех, кто считал, что обед был около 10 июня. Среди трех родственниц жены поэта, которых Дурова видела за столом, почему-то принято называть сестер Екатерину и Александрину, а с ними заодно и Ольгу Павлищеву . Поскольку последняя около 11 или 12 июня покинула Питер, остается предполагать, что обед состоялся ДО ее отъезда. Не думаю, однако, что Дурова была настолько глупа, что сестру поэта, перед талантом которого преклонялась, приняла за родственницу его жены. По всей видимости, за столом благополучно присутствовала Е. И. Загряжская, которой также было любопытно взглянуть на знаменитого гостя
Кот: Уважаемая Таша! Я тоже думаю, что Пушкин не случайно привлек внимание Дуровой к месту казни. Вряд ли он каждый раз, когда с кем-нибудь ехал на дачу, показывал им это место. Что касается обеда 10 июня, то, вероятно, Ваша реконструкция рассуждений сторонников этой даты справедлива.
Таша: Здесь есть одно крохотное НО: Дурова пишет, что Н. Н. не было за столом. Считается, что она не выходила после родов только до крестин маленькой Таши (27 июня), но ведь она и позже могла чувствовать себя неважно...
Кот: Об этом "но" надо, конечно, подумать, но, например, в 1833 г. Н.Н. родила 6 июля, а 26 августа Вяземский видел ее и потом писал Вере Федоровне, что Н.Н. все еще "худо оправляется". Если в 1836 г. ее восстановление после родов проходило так же, то в середине июля она могла себя еще чувствовать неважно, во всяком случае - в какие-то дни.
Таша: А что мы знаем об этом "восстановлении" 1836 года? Алесандрина Гончарова писала, что Таша чувствует себя хорошо, и это тетушка не разрешает ей спускаться вниз, тк там сыро. А Вяземский писал: "Разве для крестин покажется жена его, а то все еще сидит у себя наверху". Кстати, это его письмо помечено 30 июня, а он пишет, что СЕГОДНЯ Виельгорский крестит дочь Пушкина. Вот и доверяй их датировкам! Но все же это "разве что" означает, что он не уверен, что она, спустившись, теперь внизу и останется. Возможно, возвратится назад. Любопытно узнать погоду в июльские дни (если было по-прежнему сыро и мокро, то бедной НН пришлось бы отсиживаться наверху и при хорошем самочувствии). Помнится, что на петергофском празднике все были в восторге, что солнце вышло только на этот день, будто приветствуя рождение императрицы... Однако мы так отклонились от темы "Современника"! Надо бы куда-то перебраться...
Кот: Уважаемая Таша, я "вырастил" новую веточку - "Жизнь на Каменном острове". Думаю, что это опрадано. Давайте туда и переберемся. Я уже пошел...
Кот: Занимаясь вопросами, связанными с изданием "Современника", я то и дело сталкиваюсь с необходимостью понять отношения Пушкина с издателями "Северной пчелы" - Ф.В.Булгариным и Н.И.Гречем. Первое объявление о готовящемся издании "Современника" появилось именно в "Северной пчеле" (3 февраля), потом статья Одоевского в защиту "Современника" от превентивных (еще до выхода первого номера журнала) нападок Сенковского на "Современник" тоже появилась в "Северной пчеле" (17 апреля). Затем в "Северной пчеле" последовала булгаринская "разгромная" рецензия на первый номер "Современника" (6-9 июня) и статья П.И.Юркевича, посвещенная переводу "Полтавы" на малороссийский язык, но в основном говорящая о "печальной перемене" - превращении Пушкина из поэта в журналиста ("князь мысли стал рабом толпы"). 15 октября в "Северной пчеле" -положительное упоминание о третьей книжке "Современника" и хвалебный отзыв о "Полководце", а 6 и 7 ноября - новая "разгромная" статья Булгарина о втором и третьем номерах "Современника". Похоже, что все положительные моменты отношений между "Современником" и "Северной пчелой" связаны с Н.И.Гречем. В частности, Булгарин отсутствовал в Петербурге с середины декабря 1835 г. до 6-7 апреля 1836 г., и всеми редакторскими делами заведовал в это время Греч. Он-то и принял объявление о предстоящем издании "Современника" и статью Одоевского, которую тот явно написал сразу после выхода (1 апреля) "Библиотеки для чтения" с нападками Сенковского и успел, скорее всего, передать Гречу до приезда Булгарина. И Булгарину не оставалось ничего другого, как только снабдить статью Одоевского примечанием, что она была получена еще до выхода первого номера "Современника". Это необходимо было ему, чтобы объяснить, почему они "защищают" журнал, в котором помещена критика "Северной пчелы" - дескать, приняв статью, они этого еще не знали. В конце апреля Булгарин снова уехал в свое Карлово, и свои статьи он присылал оттуда, а Греч снова мог позволить себе благосклонно отозваться о "Современнике" и похвалить "Полководца". Как они уживались - Греч и Булгарин? Например, в декабре 1836 г. Греч заказал Одоевскому и напечатал его хвалебную статью об опере Глинки "Жизнь за царя", премьера которой только что состоялась. Но в это время вернулся в Петербург Булгарин. Конец статьи Одоевского, по-моему, даже не допечатали, а Булгарин тут же напечатал свою сугубо критическую статью об опере. Греч постоянно конфликтовал с Сенковским, а Булгарин его защищал. Вот такая любопытная пара "сотрудников".
Таша: Какое замечательное и очень ценное наблюдение! Я никогда не думала о том , что в отсутствие одного соиздателя другой мог так "беспардонно" себя вести! Да и вообще я никогда не связывала все поддерживающие Пушкина статьи "Северной Пчелы" с отсутствием Булгарина в Петербурге. Мне казалось, что такова была политика журнала - якобы полная объективность: несправедлива критика к Пушкину - ответим статьей Одоевского, плох Пушкин-журналист - указать ему на это... Но вот то, что статья Одоевского по приезде Булгарина даже не была напечатана, наводит на мысль, что, действительно, не все было очевидно в этом странном союзе. Спасибо Вам, уважаемый Кот!
Арина: Дорогой Кот,спасибо.Мы с удовольствием прочли размышление о сотрудниках "Северная Пчела".Можно всё-таки уточнить,кто из них был главнее?тот и прав... Мы:Арина и компания
Арина: тема очень заинтереосвала.Ждем дальнейших размышлений!!!!
Кот: Уважаемая Арина, особых дальнейших размышлений пока нет. А что касается того, кто из них главнее, то, по-моему, как ни странно, главного между ними не было, хотя похоже на то, что Булгарин был понапористее и понастырнее. Он и писал в основном, а Греч редактировал, но сам писал мало.
Кот: Могу проиллюстрировать упомянутую мною ситуацию с публикацией в «Северной пчеле» статьи В.Ф.Одоевского об опере М.И.Глинки «Жизнь за царя» («Иван Сусанин»). Премьера оперы состоялась 27 ноября 1836 г. В Отделе рукописей РНБ хранится письмо Н.И.Греча к Одоевсому: "Милостивый Государь Князь Владиміръ Ѳедоровичъ! По заведенному въ изданіи Сѣв. Пчелы порядку, я долженъ былъ отправить статью Вашу на разсмотреніе Князя П. М. Волконскаго, чрезъ Графа А. Х. Бенкендорфа, и только теперь получилъ ее. Жду съ нетерпеніемъ обещаннаго Вами конца, и тогда напечатаю ее въ наискорейшемъ времени и съ искреннѣйшей моею благодарностью. Мнѣ кажется, что нехорошо будетъ разбивать ее на части тѣмъ болѣе что и окончаніе должно быть разсмотрено свыше а на это опять нужно нѣсколько дней. Съ истиннымъ почтеніемъ и совершенною преданностію честь имѣю пребыть Вашего Сіятельства всепокорнѣйшимъ слугою Н. Гречъ 2 Дек. 1836". Небольшое пояснение: все статьи о театре проходили цензуру в III отделении и у Министра Императорского Двора П.М.Волконского, в ведении которого были императорские театры. В это самое время (судя по сообщению в "Санктпетербургских ведомостях" о приехавших в Петербург) 30 ноября или 1 декабря приехал Булгарин. Но, во-первых, вряд ли он в первые же дни по приезде стал пересматривать все подготовленные к печати материалы. Во-вторых, он сам еще оперы не слышал и не мог судить о содержании статьи Одоевского. Статья Одоевского (подписанная: К.В.О) называлась «Письма к любителю музыки об опере г.Глинки: Жизнь за Царя». 7 декабря в «Северной пчеле № 280 было напечатано первое письмо. 15 и 16 декабря (№№ 287 и 288) – второе письмо. Второе письмо заканчивается фразой: «В следующем письме я постараюсь сказать несколько слов о новом театре, об общих качествах музыки Глинки, и об игре актеров, которые, при деятельном руководстве достойных и опытных капельмейстеров, гг. Кавосов, показали, до чего может быть доведено природное дарование, возвышенное благородным, неутомимым трудом». Но это следующее письмо так и не было напечатано. Зато 19 и 21 декабря (№№291 и 292) была напечатана статья Ф.В.Булгарина «Мнение о новой русской опере: Жизнь за царя», в начале которой он, в частности, пишет: «Много различныхъ сужденiй о новой Русской оперѣ, но въ печати появилось только одно, написанное, как слышно, не только любителемъ, но даже знатокомъ музыки. Это сужденiе провозгласила Сѣверная Пчела въ №280, держась постоянно правила (за которое укорялъ ее Современникъ), что, для избѣжанiя вредной монополiи и духа партiй въ Литературѣ и Искуствахъ, должно помѣщать различныя мнѣнiя объ одномъ предметѣ. Но Сѣверная Пчела имѣетъ и собственное мнѣнiе. Вотъ оно!» Глинка позднее в своих «Записках» писал о статье Булгарина (называя ее две части двумя статьями): «Эти статьи любопытны и ясно определяют степень невежества в музыке их автора».
Арина: спасибо уважаемый Кот!Мы все прочитали, это очень интересно.хотелось бы знать:кому все-таки принадлежала "Северная Пчела"?
Зизи: Дорогая Арина, вот что написано по этому поводу у Брокгауза и Ефрона: click here
Кот: Да, уважаемая Арина, Греч и Булгарин в это время были соиздателями, то есть равноправными издателями, но Булгарин, явно, был более активным в плане формирования содержания газеты.
Саша 2: И основная "заслуга" в получении позволения издания "Пчелы" принадлежала все же Булгарину. Греч вспоминал: "В 1824 году разразилась надо мной катастрофа Госнера. Канкрин хотел, перед тем, взять меня на службу в Министерство финансов, но, узнав, что я предан суду, отложил это до моего оправдания. Тогда затеяли мы с Булгариным издание «Северной Пчелы», не прекращая ни «Сына Отечества», ни «Архива». Позволение министра просвещения получили мы без труда: Булгарин был знаком с (ставшей потом женой Шишкова) Лобаршевской и через нее втерся к старику. Он даже называл и считал себя ее родственником, доколе Шишков был министром".
Саша 2: Родственник адмирала Шишкова(прямо как сын лейтенандта Шмидта) протежировал свое детище. Любопытно, что "Северные шмели" вели издательскую деятельность раздельно, и каждый имел собственных подчиненных. По воспоминаниям Греча:"Должно заметить, что мы с Булгариным имели по «Пчеле» разных сотрудников. Мои, по переводам и выпискам из иностранных газет, работали лет по десяти и более. Со всеми расстался я дружелюбно и остался в добрых с ними сношениях. Булгарин брал и отставлял, привлекал и выгонял своих сотрудников беспрерывно и обыкновенно оканчивал дело с ними громким разрывом, сопровождавшимся непримиримой враждой. Он трактовал их, как польский магнат трактует служащих ему шляхтичей: то пирует, кутит, кохается с ними, то обижает их словесно и письменно, как наемников, питающихся от крох его трапезы."
Кот: Вот еще один пример «разночтений» Булгарина и Греча при издании «Северной пчелы»: 6 ноября 1835 г. в газете «Северная пчела», № 251, в разделе «Новые книги», напечатано начало рецензии Ф. В. Булгарина (окончание – в № 252; там же и подпись: Кси) «Петр Басманов. Трагедия в пяти действиях. Соч. Барона Розена», которая не столько посвящена разбору трагедии, сколько ожесточенной полемике с Белинским, с его статьей «О русской повести и повестях г. Гоголя. (Арабески и Миргород)», печатавшейся в №№ 7 и 8 «Телескопа», вышедших в сентябре и в октябре.: «Прекрасное произведение, достойное автора России и Батория. Виноват! Мы слишком скоро и неосмотрительно высказали чувство, возбужденное в нас чтением новой трагедии Барона Розена. Надобно было бы начать разбор наш высшим, заоблачным взглядом, а кончить обыкновенною общеупотребительною бранью; так следует писать разборы по правилам наших знаменитых критиков, которые, особенно в Московских журналах, Молве, Телескопе, от времени до времени, наезжают из-за угла на нашу Словесность с опущенными забралами, с ужасными копьями, вырванными из гусиных крыльев, с картонными щитами, на которых красуются девизы неизвестных рыцарей. Девизы замечательные, многозначащие! Тут найдешь и А. и Б. и В., словом сказать, всю нашу азбуку, от Аза до Ижицы включительно. <…> Нет у нас Словесности, да и Критики нет! повторяют хором рыцари. Помилуйте! А Полевой, а критик Библиотеки для Чтения, а Булгарин, а Марлинский, а Шевырев….. Неужели вы ничего не читали из их превосходных разборов?». Далее, не соглашаясь с высокой оценкой даваемой Белинским Гоголю (при этом не называя Гоголя, а обозначая его буквой «П»), Булгарин иронизирует по этому поводу: «все наши самозванцы-литераторы, безпрестанно поражаемые Московскими журналами, как-то Баратынский, Булгарин, Сенковский, Гречь, Пушкин, Крылов, Жуковский, Загоскин, Лажечников, Марлинский, Масальский, Ушаков, Барон Розен, Калашников, Козлов, Михайловский-Данилевский, Давыдов, Погодин, Погорельский, Полевой, Скобелев, Хомяков, Языков, Вельтман, одним словом, все литературные торговцы (особенно Петербургские), принуждающие долготерпеливую публику покупать по четыре тысячи экземпляров их жалких изделий, не стоят одного мизинца генияльнаго П., который, если еще и неизвестен ничем в Словесности, то будет известен и даже знаменит, как А. Б. В. и прочие первоклассные наши писатели». Напомню, что в декабре 1835 г. Булгарин уезжает в Дерпт. А 1 февраля 1836 г. в "Северной пчеле" появляется следующая анонимная рецензия, написанная, вероятно, самим Гречем, и уж во всяком случае им принятая: "Вечера на хуторѣ близъ Диканьки. Повѣсти, изданныя Пасичникомъ Рудымъ Панькомъ. Изданіе второе. Двѣ части, в 8 д.л., XIV, 203 и X, 293, въ тип. Департамента Внѣшней Торговли. Уже два года публика наша съ нетерпеніемъ ожидала втораго изданія этой прекрасной книги, которая, при первомъ своемъ появленіи, была принята съ восторгомъ. Мы спрашивали тогда: кто этотъ остроумный, милый разскащикъ, который владеетъ секретомъ заставлять насъ хохотать отъ всего сердца, и потомъ растрогивать поэтическими картинами казачьего быта и Малороссійской народности? кто этотъ Рудый Панько, который изъ своего захолустья швырнулъ въ свѣтъ книгою? Мы узнали его опять въ описаніи ссоры Ивана Ивановича съ Иваномъ Никифоровичемъ, въ описаніи бекеши Ивана Никифоровича, и наконец онъ высказалъ намъ свое имя въ четырехъ повѣстяхъ, изданныхъ подъ названіемъ: Миргородъ, и служащихъ продолженіемъ восьми повѣстей, содержащихся въ этихъ Вечерахъ. Г. Гоголь первымъ своимъ появленіемъ выказалъ необыкновенный талантъ, и сталъ на ряду съ лучшими нашими литераторами. Его повѣсти неоспоримо лучшія народныя повѣсти въ нашей литературѣ; въ нихъ самая добродушная юмористика соединена съ вѣрнымъ и поэтическимъ изображеніемъ Малороссіи, съ теплымъ чувствомъ, съ самымъ живымъ и занимательнымъ разсказомъ. Безъ сомненія, подобный писатель не могъ избегнуть литературныхъ преслѣдованій въ нашей журнальной литературѣ, которая, какъ весьма справедливо замѣтили недавно въ критической статьѣ Сына Отечества, обращаетъ свою дѣятельность къ взаимному подкапыванію литературныхъ репутацій. Талантъ Г. Гоголя не могъ не имѣть завистниковъ, и я помню, какъ въ одномъ журналѣ, который подрядился хвалить своихъ сотрудниковъ и работниковъ, съ насмешкою спрашивали: «кто этотъ Гоголь?» Вѣроятно тотъ самый, который написалъ лучшую изъ повѣстей помѣщенныхъ въ Новосельѣ, который не имѣетъ обыкновенія черпать свои рассказы изъ старыхъ Англійскихъ и Польскихъ книгъ, и свою ученость изъ современныхъ журналовъ, чтобы наряжаться литературнымъ павлиномъ; который не нуждается въ пошлыхъ и устарѣлыхъ насмѣшкахъ надъ титулярными совѣтниками, и въ неблагопристойныхъ выходкахъ, чтобы поддерживать занимательность своего разсказа; который пишетъ не для лакейскихъ, и которому, вѣроятно, при сочувствіи своего таланта, чужой талантъ не бельмо на глазу. Мы безъ сомнѣнія не станемъ жаловать Г. Гоголя въ Русскіе Вальтеръ-Скотты, такъ какъ мы не жалуемъ нашихъ поэтовъ за одну хорошую драму в Гёте и Байроны; подобныя сравненія можетъ дѣлать образованный читатель, если ему угодно, но въ критикѣ они смешны, и отзываются дѣтскимъ пристрастіемъ и неумѣніемъ отдавать прямую справедливость достоинствамъ и литературнымъ трудамъ, когда они сами по себѣ хороши и не нуждаются въ заморскихъ сравненіяхъ; оставимъ это для Русскаго сукна и для другихъ промышленныхъ издѣлій; ихъ можно сравнивать съ издѣліями Англійскихъ фабрикъ, чтобы лучше ихъ цѣнить. И безъ того уже съ нѣкотораго времени наша литература приняла характеръ промышленности, не принимая впрочемъ ревностнаго ея хода въ нашемъ отечествѣ. Мы не считаемъ нужнымъ распространяться о внутреннемъ достоинствѣ Вечеровъ на хуторѣ Г. Гоголя: они вполнѣ оцѣнены лестнымъ пріемомъ, сдѣланнымъ имъ отъ образованной публики, и которому мы обязаны вторымъ ихъ изданіемъ; скажемъ только объ изданіи, что оно весьма красиво, отчетисто и совершенно одинаково съ изданіемъ Миргорода, съ которымъ они должны быть неразлучны, и составляютъ одно изъ украшеній нашей библіотеки". А на следующий день в той же «Северной пчеле» появляется и самое первое сообщение о предстоящем издании пушкинского «Современника».
Арина: уважаемый Кот,ваш последний доклад про "современник" лупу-луну я прослушала просто с восторгом!отвсех,с кем говорила после этого,вам большое спасибо.И привет!
Кот: Спасибо за добрые слова!
полная версия страницы