Форум » Последнее лето 1836 года » Пушкинский "Современник" » Ответить
Пушкинский "Современник"
Кот: Издание "Современника" требовало от Пушкина в 1836 году много времени и творческих сил. Эта тема скрывает еще много любопытного.
Зизи: Прошу меня извинить, но сейчас совершенно не могу принять участия в вашей интереснейшей беседе!
Кот: Уважаемая Таша! В связи с нашим обсуждением моего третьего, «железнодорожного», сюжета хочу отчитаться о своем более подробном знакомстве с постройкой Царскосельской железной дороги, прежде всего – в части, нас интересующей, а именно - с возможностью борьбы со снежными заносами. Во второй половине марта 1836 г. Герстнер издал брошюру (на немецком и русском языках) «О выгодах построения железной дороги из Санктпетербурга в Царское Село и Павловск» (которая, между прочим, раздавалась безденежно). В ней он уже высказывает мнение, хотя и не очень убежденно, что «по ней верно можно будет ездить всю зиму, особенно если сила паров употребится и для очищения от снега» (с.20) и далее развивает эту мысль: «намъ предстоитъ счищенiе снѣга. Какъ уже выше сказано, для сего будетъ употреблена сила паров; къ паровой машинѣ придѣлается снарядъ въ родѣ сошника, который будетъ разгребать снѣгъ въ обѣ стороны дороги. <…> Паровыя машины, употребляемыя въ Англiи для перевозки товаровъ, съ величайшею легкостiю перевозятъ грузъ въ 10,000 пудовъ; слѣдственно нѣтъ сомненiя и въ томъ, что онѣ могутъ очищать дорогу отъ снѣга» (с.55). Но в то же время, приводя смету предстоящих расходов на постройку железной дороги, Герстнер все же включает в нее пункт: «15. Строенiя. По Московскому шоссе казармы для приставленныхъ къ дорогѣ солдатъ построены почти въ семи верстахъ одна отъ другой. По желѣзной дорогѣ, требующей болѣе надзора для очистки отъ снѣга, казармы должны стоять въ двухъ верстахъ; въ каждой должны помѣщаться отъ 10 до 15 рабочихъ» (с.25). Весьма вероятно, что Пушкин был знаком с этой брошюрой (она была издана общим тиражом в 20 000 экземпляров и практически вся разошлась), то есть его скептическое замечание: «о заносе снега. Для сего должна быть выдумана новая машина, sine qua non О высылке народа, или о найме работников для сметания снега нечего и думать: это нелепость» – могло быть откликом на эти рассуждения и предложения Герстнера. 26 июля 1836 г. Герстнер выпускает еще бóльшим тиражом брошюру «Первый отчет об успехах железной дороги из Санктпетербурга в Царское Село и Павловск» (этот отчет был напечатан и в «Северной пчеле»). В нем, рассказывая о покупаемых за границей паровозах, он почти повторяет то же самое: «Каждая паровая машина будетъ снабжена снарядомъ для скалыванiя съ шинъ <так первоначально назывались рельсы> намерзнувшаго льда и для счищенiя онаго вмѣстѣ со снѣгомъ съ дороги. Этотъ снарядъ, находящiйся передъ колесами паровой машины, но ею же движимый, служитъ и къ тому, чтобы устранять съ дороги камни или другiе предметы, которые могутъ попасть въ шины. Каждая машина силою не менѣе 40 лошадей, и въ состоянiи перевозить болѣе 300 человѣкъ въ нѣсколькихъ повозкахъ по крайней мѣрѣ по 40 верстъ въ часъ; надѣюсь, что этой силы достаточно будетъ для счищенiя безъ труда снѣга, который можетъ за ночь выпасть на дорогу, и содержать ее въ надлежащемъ состоянiи во всякое время года» (с.8). Других аргументов в его распоряжении нет, поскольку нет подобного опыта в других странах. Еще он надеется на то, что снег будет в основном сметаться ветром, так как практически на всем протяжении Царскосельская дорога идет по насыпи, то есть приподнята над окружающей местностью. Как я уже писал в своем сюжете, первое испытание снегом произошло 29 ноября 1836 года. Напомню: на Царскосельской железной дороге проходили очередные показательные поездки с использованием паровоза фабрики Стефенсона «в присутствiи нѣсколькихъ тысячъ зрителей, собравшихся при Павловскомъ павилiоне, не смотря на самую ненастную погоду. Многiе явились именно для того, чтобы посмотрѣть, какимъ образомъ машина будетъ дѣйствовать при сильной снѣжной мятели. Для этого опущены были съ паровоза до поверхности рельсовъ четыре щетки, и паровозъ двинулся, везя за собою восемь экипажей, въ коихъ было 256 человѣкъ. Эта цепь экипажей, занимавшая въ длину болѣе двадцати саженъ, двинулась впередъ, къ изумленiю многочисленной публики, съ чрезвычайною легкостью; рельсы совершенно очищаемы были щетками отъ снѣгу. Путь до Кузьмина (7 верстъ) совершенъ былъ въ 17 минутъ» (СПб. ведомости. 1836. 2 декабря. № 275). Правда, как писал сам Герстнер в «Третьем отчете об успехах железной дороги из Санктпетербурга в Царское Село и Павловск», выпущенном уже 8 февраля 1837 года, «в ужасную мятель (4 января)» все-таки пришлось в нескольких местах прибегнуть к ручной очистке дороги: «на Царскосельской станцiи, гдѣ дорога идетъ наровнѣ съ землею, налегъ снѣгъ, и его свозили на возахъ нанятые работники; кромѣ того лежалъ онъ также на дорогѣ въ Павловскомъ паркѣ, потому, что просѣка сдѣлана тамъ только въ 4 сажени ширины, слѣдственно вѣтеръ не можетъ смѣтать снѣга» (с.11). Таким образом, мнение Пушкина о проблеме борьбы со снежными заносами вряд ли претерпело заметное изменение. Но успешное в целом испытание Царскосельской железной дороги могло подвигнуть его на публикацию волковской статьи. Результат этого достаточно пространного экскурса – довольно простой. Я теперь не считаю возможным утверждать (цитирую самого себя): «Похоже, что Пушкин об этом предложении Герстнера <я имел в виду приспособление для очистки рельсов от снега> (а тем более – о его успешном испытании) в момент написания письма еще не знал, что косвенно подтверждает предлагаемую нами датировку». Как стало теперь ясным, высказанное Пушкиным в письме мнение по этому вопросу могло быть им высказано в любое время на протяжении этого года. Следовательно, никаким, даже косвенным, аргументом для датировки оно служить не может. Но напомню, что я упомянул в свое время о нем именно как о косвенном аргументе. Предлагаемую же датировку письма Пушкина к Одоевскому о статье Волкова (конец мая – начало июня 1836 г.) я основываю прежде всего на времени отъезда Волкова (23 мая) и на рассуждении, что статью, предназначенную специально для «Современника», Одоевский не мог держать у себя долгое время, не показав Пушкину. Я полагаю, что он незамедлительно отдал ее переписчику в соответствии с пожеланием Волкова, а переписанную сразу же показал Пушкину. И попутно, еще – о возможном источнике сведений Пушкина о проекте Герстнера и его обсуждении в верхах. Нам ничего не известно о встречах Пушкина с графом А.А.Бобринским в течение 1836 г., но учитывая их прежние приятельские отношения и встречи, обязательное присутствие обоих в течение зимы и весны 1836 г. на различных придворных праздничных мероприятиях (до смерти Надежды Осиповны, так как потом Пушкин, соблюдая траур, на эти мероприятия не являлся), можно с большой вероятностью допустить их общение и в этом году. Между прочим, в отсутствие Пушкина (он уехал хоронить мать) князь Вяземский передал Бобринскому первую книжку «Современника». Именно от Бобринского Пушкин мог узнать многое о проекте Герстнера, о его обсуждении в особом Комитете Государственного совета. Бобринский был не просто значительным придворным лицом (церемониймейстером), он был двоюродным братом Николая I. В то же время он стал Председателем Правления компании по постройке Царскосельской железной дороги, причем вложил в нее, если не ошибаюсь, 250 000 рублей и, конечно, был в курсе всего, что ее касалось. Следует специально отметить, что он не был просто формальным Председателем. Во «Втором отчете об успехах железной дороги из Санктпетербурга в Царское Село и Павловск», выпущенном 27 сентября 1836 года, Герстнер писал, говоря об успешном продвижении работ: «Я приписываю это неутомимому усердію и ревностной заботливости, съ которыми предсѣдательствующій въ нашемъ Правленіи Графъ А. А. Бобринскій посвятилъ себя предпріятію съ самаго начала онаго; по раздѣленію занятій между нами, на немъ лежало заключеніе почти всѣхъ контрактовъ въ Россіи, и я исполняю только долгъ, признавая, что столь достойный представитель и руководитель общества вездѣ заслужилъ бы признательность за старанія, приносящія ему честь» (с.9). Мнение Бобринского также могло повлиять и на решение Пушкина опубликовать статью Волкова.
Таша: Вот теперь доказательня цепочка выстроилась яснее. Спасибо за эти уточнения, уважаемый Кот.
Кот: Я очень этому рад. Спасибо, уважаемая Таша. Готовлю следующий сюжет.
Кот: Итак, четвертый сюжет, связанный с "Современником". Пока - только начало. Этот сюжет я начну с большой цитаты из работы М.А.Турьян «Из истории взаимоотношений Пушкина и В. Ф. Одоевского» (Пушкин: Исследования и материалы. Т.11. – Л.: Наука, 1983). В этой статье (именно в цитируемом фрагменте), она, в частности, дает новые датировки двум пушкинским запискам к Одоевскому. Я склонен согласиться с ее аргументами, но не со всеми, о чем и буду говорить дальше, а также предлагаю несколько по-иному интерпретировать содержание одной из этих записок. Итак, цитата из статьи М. А. Турьян (с. 176-178): «<…> обратимся к двум запискам Пушкина к Одоевскому, относившимся ранее исследователями к осени 1836 — началу зимы 1837 г. Первая из них касается повестей Одоевского «Сильфида» и «Княжна Зизи». «Конечно, „Княжна Зизи“, — пишет Пушкин, — имеет более истины и занимательности, нежели „Сильфида“. Но всякое даяние ваше благо. Кажется, письмо тестя холодно и слишком незначительно. Зато в других много прелестного. Я заметил одно место знаком (?) — оно показалось мне невразумительно. Во всяком случае, „Сильфиду“ ли, „Княжну“ ли, но оканчивайте и высылайте. Без вас пропал „Современник“». По нашему мнению, записка эта могла быть написана только в конце мая—июне 1836 г., и просьба Пушкина прямо связана как раз с третьим томом журнала, который он начинал в это время готовить. Мотивируется это следующим образом. Пушкин говорит о повестях Одоевского как о незаконченных, но, по всей видимости, близких к завершению, причем обращает на себя внимание тот факт, что пушкинская оценка явно несет на себе отпечаток живого, сиюминутного впечатления. Очевидно, что Одоевский дал свои произведения Пушкину на предварительный просмотр, но сделать это он мог лишь в конце мая—июне, так как Пушкин вернулся из Москвы в Петербург 24 мая (к этому времени второй том журнала был уже практически готов и печатался), Одоевский же собирался в Ревель, где и намеревался, очевидно, закончить обе повести. Уехал он вероятнее всего между 16 июня и 1 июля, и Пушкин, судя по всему, о предстоящем отъезде знал, так как только с этим обстоятельством могут быть связаны его слова «оканчивайте и высылайте» — бессмысленные, если бы оба оставались в пределах одного города. Срочность же («Без вас пропал „Современник“») может быть объяснена только необходимостью успеть получить повесть для третьего тома, который должен был выйти в сентябре. Исследователей, однако, настораживал тот факт, что ни одна из этих повестей тем не менее при жизни Пушкина в его журнале не появилась. Но тому были свои причины. Несомненное предпочтение, отданное Пушкиным «Княжне Зизи», побудило, по всей вероятности, Одоевского сразу отказаться от мысли публиковать «Сильфиду» в «Современнике». Только этим можно объяснить тот факт, что примерно тогда же он обещает ее Шевыреву. «На днях пришлю вам повесть, — пишет он в Москву 12 июня, — за которую пришлите мне что можете наравне с прочими, если NB это вас не разорит». Кстати, это письмо дает известные основания для дальнейшего уточнения времени написания приведенной записки Пушкина — до 12 июня 1836 г., т. е. до отправки Одоевским письма Шевыреву. То, что речь в письме к Шевыреву идет именно о «Сильфиде», выясняется из дальнейшего: Одоевский действительно закончил повесть в Ревеле (она помечена: Ревель, 1836), 25 августа она прошла уже цензуру и сразу, очевидно, была отправлена в Москву, но ее не напечатали и в «Московском наблюдателе». 23 сентября 1836 г. В. П. Андросов писал по этому поводу Краевскому: «„Сильфиду“ <...> я получил <...> но, буду откровенно говорить с вами: касса моего „Наблюдателя“ не в таком завидном состоянии к концу года, чтобы платить приличным образом за такие статьи. По одежке протягивай ножки. Что делать, мой любезный Андрей Александрович?.. Причина эта и удерживает меня печатать „Сильфиду“, которая, на мои глаза, вещь превосходная, хотя и недовольно полно развитая». Кривил ли душой Андросов, скрывая истинную причину отказа Одоевскому, или говорил правду — в данном случае дело не в этом. Так или иначе, «Сильфиде» суждено было, видно, увидеть свет все же на страницах «Современника», но уже после смерти первого его издателя: повесть была опубликована в пятом, посмертном номере пушкинского журнала. Что касается «Княжны Зизи», то ее Одоевский завершить летом 1836 г. не успел; судя по тем данным, которыми мы располагаем, закончена она была много позже и увидела свет лишь в 1839 г. Вторая из интересующих нас записок Пушкина — в несколько строк: «Вот Вам декабрь. Благодарю за статью — сейчас сажусь за нее. Повесть! Повесть!». Написана она была, вероятно, в те же дни, что и первая, следом за ней, потому что здесь содержится настойчивое напоминание об обещанной «дани» («Повесть! Повесть!»). Что касается статьи, о которой пишет Пушкин, то в это время могла идти речь лишь о статье Одоевского «Как пишутся у нас романы». Задуманная первоначально как рецензия на роман А. П. Степанова «Постоялый двор», она предназначалась для второго тома «Современника». Однако в отсутствие Пушкина Одоевский, фактически формировавший окончательно содержание тома, придержал ее из-за существенных переделок (скорее всего по замечаниям Пушкина), которые он, очевидно, не успел закончить в срок. По возвращении Пушкина из Москвы статья была ему показана в переработанном виде — по-видимому, произошло это перед самым отъездом Одоевского, так как, судя по записке, Пушкин именно поэтому и торопился прочитать ее. Не поспевшая во второй том, статья явно готовилась Одоевским в третий, где и была опубликована под названием, близким к предложенному ранее Пушкиным (пушкинский вариант: «О некоторых романах»). Таким образом, не имея возможности из-за отъезда быть помощником Пушкину в подготовке третьего тома, лепту свою тем не менее Одоевский в этот том внес». Приношу извинения за столь длинную цитату. Без потери содержания, важного для моего рассказа, сократить ее мне не удалось. Теперь – мои рассуждения с опорой на эту цитату. Прежде всего – об отъезде Одоевского в Ревель, о котором Турьян настойчиво говорит, комментируя и первую, и вторую записки. Во всяком случае, в указанный ею срок («вероятнее всего между 16 июня и 1 июля») Одоевский уехать никак не мог, так как 1 июля Софья Карамзина видела его с супругой на Петергофском празднике в честь дня рождения императрицы Александры Федоровны. Описывая праздник в письме к брату Андрею, она сообщит: «Там я встретила почти всех наших друзей и знакомых, в том числе <…> Одоевских (он, сделанный камергером, <…>)». В.Ф.Одоевский был пожалован в камергеры только что – 25 июня. Вообще 1836 год для Одоевского «богат» поездками. Турьян отправляет его летом в Ревель. В октябре того же года Р.Б.Заборова, а вслед за ней и другие отправляют его в Симферополь. Аргументы и в том, и в другом случае практически одинаковые. Турьян ссылается на помету под публикацией «Сильфиды»: «Ревель. 1836». Заборова – на прочитанную ею в черновике статьи о Пушкине помету «Симферополь». Мне уже довелось разбирать возможности поездки Одоевского в Симферополь в отведенные ему пушкинистами сроки: он должен был выехать из Петербурга не ранее 3 октября, а во второй половине того же октября (не позже его конца) вернуться обратно в Петербург, успев при этом написать в Симферополе статью и отослать ее почему-то именно оттуда в Москву Шевыреву. Не трудно было показать, что это физически было невозможно, а помета «Симферополь» вместе с подписью-криптонимом «Ѳ.С.Ѳ» были предназначены убедить читателя в том, что статья прислана из Симферополя от неизвестного автора, так же, как подпись «А.Б.В» и помета «Тверь» под написанным Пушкиным «письмом» в третьем томе «Современника» должны были убедить читателя (и убеждали вплоть до XX века) в том, что это письмо прислано неизвестным читателем из Твери. Не более весома и помета «Ревель. 1836» под публикацией «Сильфиды» в пятом (первом посмертном) томе пушкинского «Современника» в 1837 г. (хотя под повестью и стоит действительная подпись «Кн. В.Одоевский») Дело в том, что Одоевский служил в Министерстве внутренних дел (он был столоначальником в Департаменте духовных дел иностранных вероисповеданий), был библиотекарем в Комитете цензуры иностранной, а теперь еще и камергером при Дворе, и ни в какой Ревель уехать, не испросив отпуска, он не мог. Даже Пушкин с тех пор, как он стал просто числиться при Министерстве иностранных дел, не мог уехать в Михайловское, не получив отпуска. Признаюсь, что я и сам в той самой статье, где разбирал невозможность поездки Одоевского в Симферополь, спокойно повторял за Турьян, что летом он ездил в Ревель. Но вот в Научно-исследовательском отделе рукописей РГБ у меня в руках оказался формулярный список о службе князя В.Ф.Одоевского. И в нем, в графе «В отпусках», было написано: «Въ 1832 году съ 8 Iюня на 4 мѣсяца, 1834 Маiя 17 на 4 мѣсяца, 1835 Iюня 22 на 3 мѣсяца, 1839 Iюня 1 на 28 дней» (НИОР РГБ, ф.352, картон 14, ед. хр.12, л.4). В 1835 г., получив отпуск на три месяца, Одоевский действительно ездил в Ревель: выехал из Петербурга 23 июня, а вернулся 7 сентября (см. «Прибавление к Санктпетербургским ведомостям» соответственно от 28 июня, №144, и от 13 сентября, №208). Но в 1836 году, как мы видим, он вообще в отпуске не был и, следовательно, ездить в Ревель не мог, и напрасно вы будете просматривать газеты в поисках сообщения о его отъезде и приезде. Действительно, в пятом томе «Современника» под окончанием повести «Сильфида», на с.182, стоит помета «Ревель, 1836». Но заметим, что, например, в том же томе на с.146, под окончанием пушкинского стихотворения «Герой», стоит пушкинская помета «Москва. 29 Сентября 1830», хотя нам доподлинно известно, что 29 сентября 1830 года Пушкин был в Болдине, а не в Москве. Смысл этой пушкинской пометы известен: 29 сентября 1830 года в холерную Москву приехал Николай I, что и хотел отметить Пушкин, не называя имени царя в самом стихотворении. Какой смысл вкладывал Одоевский в свою помету, я не знаю. Возможно, в Ревеле (в 1835 г.), возник замысел «Сильфиды». Не буду гадать. В качестве печально-забавного казуса можно отметить, что в том же томе «Современника» на с.224, под окончанием «Сцен из рыцарских времен» рядом с подписью Пушкина напечатано: «С.П.бургъ 1837, 28 Апрѣля». Это – один из типографских ляпсусов, связанных с этим томом: помету цензурного разрешения, вероятно, сделанную на рукописи А.Л.Крыловым, перенесли в набор и не заметили, считывая корректуру. Продолжение следует.
Таша: Очень-очень интересные наблюдения, многоуважаемый Кот! К ревельскому следу в повести "Княжна Зизи" могу добавить следующее: В архиве Одоевского имеется развернутая программа этой повести, написанная на развороте сложенного пополам полулиста писчей бумаги размером 210 × 350 мм светло-голубого цвета с водяным знаком «Pro Patria». Датировку листа затрудняет отсутствие его второй половины с контрамаркой. Текст написан рукой Одоевского, имеет многочисленные исправления и вставки. Автограф повести «Княжна Зизи» написан на 14 сложенных пополам листах бумаги размером 225 × 370 мм, сшитых шнуром в виде тетрадок. Рукопись сохранилась не полностью — примерно треть общего объема повести. Бумага одного и того же сорта светло-зеленого цвета. На сгибе листов имеется водяной знак: висячий рог типа валторны с перевязью в виде банта; над ним — литеры BL, под ним — RAPPIN. Литеры, очевидно, обозначают титул и имя баронов Левенвольде — владельцев бумажной фабрики на мызе Раппин в Дерптском уезде Лифляндской губернии. Листы датируются началом 1830-х годов, но более точно сказать сейчас не могу, тк не имею под рукой своих архивных выписок. В различных переплетах архива Одоевского находится много тетрадок, сшитых из той же бумаги. Все эти тетрадки создавались в то время, когда писатель приступил к работе сразу над несколькими произведениями большого цикла, подобного «Пестрым сказкам», вышедшим в 1833 г., или будущим «Русским ночам». В правом верхнем углу тетрадок имеются авторские пометы, позволяющие определить, к какому замыслу относится тот или иной автограф: «З. Гр.» («Записки гробовщика»), «Кн. З.» («Княжна Зизи»), «Ж. Б.» («Житейский быт»). Часть этих произведений готовилась для несостоявшегося «Дома сумасшедших», часть — для цикла «Домашние разговоры». В подобных тетрадках содержатся произведения, датировка которых не вызывает сомнения исследователей: это программа и варианты текста повести «Бабушка, или Пагубные действия просвещения» (датирована П. Н. Сакулиным 1835 г. по помете, проставленной на заглавном листе), начало фантастического повествования «Петербургские письма, или 4338 год» (частично опубликовано в 1835 г.), те фрагменты цикла «Русские ночи», которые были опубликованы в 1836 г., а также заметка «Последний день Помпеи», в которой дана характеристика картины К. Брюллова, выставленной на обозрение в 1834 г. В таких же тетрадках тем же почерком и чернилами написаны черновые и беловые части повести «Сегелиель». Один из фрагментов имеет законченный характер. Под ним стоит дата: «1832» и подпись: «Безгласный». Вероятно, именно этот текст был отклонен Пушкиным весной 1836 г. под предлогом того, что публикация незавершенной повести может повредить ей в глазах читателей. Программа и несколько текстов цикла «Записки гробовщика» находятся в таких же тетрадках и написаны тем же почерком. Замысел цикла, как известно, относится к 1833 г., а в сентябре 1836 г. Одоевский уже планировал поместить «Записки» (вслед за «Княжной Зизи») в своем будущем журнале. Следовательно все эти произведения, а также и Княжна Зизи могли быть созданы в Ревеле в 1832, 1834-1835 гг., а не в 1836-ом! Я полагаю, что повесть была все-таки написана полностью, поскольку Одоевский утверждал, что имеет привычку создавать свои произведения на одном дыхании.«Бо́льшая часть того, что я писал, писано почти прямо набело», «все, что написано мной таким образом, имело успех, все, над чем я старался работать, плохо и слабо <...>. Исправлять свое я могу лишь через весьма долгое время». Датировкой пушкинских записок, увы, не занималась.
Кот: Все это замечательно перекликается, уважаемая Таша! А каких-нибудь следов "Сильфиды" в его бумагах Вам не попадалось?
Марта: Спасибо, уважаемые Кот и Таша! Однажды мы с Вами, уважаемый Кот, уже об этом писали (по поводу новогодней елки, да?), но фамилия Левенвольде тогда, кажется, не звучала. В современном эстонском поселке Ряпина сохранилась старинная церковь, которая, может быть, помнит Левенвольде.
Таша: Специально "Сильфидой" я не занималась. Нужно будет поискать в моих выписках. Но не обещаю, что это произойдет скоро, уважаемый Кот.
Кот: Вот, наконец, и окончание чевертого сюжета. Таким образом, связанный с якобы отъездом Одоевского в Ревель до 1 июля аргумент в пользу датировки, предложенной Турьян, таковым не является. Но я согласен с ней в том, что письмо Одоевского Шевыреву о присылке «Сильфиды» в Москву могло быть написано только после того, как ее прочитал Пушкин. Следовательно, записка Пушкина Одоевскому с отзывом о «Сильфиде» была написана до 12 июня. Согласен я с Турьян и в том, что эти две записки взаимосвязаны. Но хочу предложить другую их последовательность и несколько другое понимание их содержания. Что касается первой записки, то требуют иного разъяснения слова «оканчивайте и высылайте», которые были совершенно понятны в ситуации с отъездом Одоевского в Ревель. Возможно, речь шла действительно о какой-то предполагавшейся поездке Одоевского, которая не состоялась. Но, возможно, дело – в том, что и Пушкин, и Одоевский жили в это время не в самом Петербурге, а на дачах: Пушкин – на Каменном острове, Одоевский, вероятно, на Черной речке, где (согласно сведениям того же формулярного списка) находилась дача, принадлежавшая его жене. А об отъезде на дачу Одоевский еще 10 мая писал Наталье Николаевне, когда Пушкин был в Москве: «я сам после завтра еду на дачу, и от сего корректура будет тянуться нескончаемые веки» (Пушкин.XVI. С.232). Обратимся ко второй записке, к словам: «Сажусь за статью». Турьян считает, что «в это время могла идти речь лишь о статье Одоевского “Как пишутся у нас романы”». Выражение «сажусь за статью» предполагает основательное чтение, вероятно, незнакомой или сильно переделанной статьи (или, между прочим, написание своей собственной). Статью Одоевского Пушкин уже читал весной. Конечно, желательно понять, насколько сильно Одоевский ее с тех пор переработал. Но Пушкин получил в это время от Одоевского совершенно незнакомую ему статью – статью Волкова о железных дорогах. И он ее очень внимательно читал, о чем свидетельствует рассмотренное в предыдущем сюжете письмо Пушкина к Одоевскому. А призыв «Повесть! Повесть!» можно трактовать и как напоминание об обещанной во время предыдущего разговора (или в предыдущей записке) повести, ответом на что могла послужить присылка «Сильфиды». Восклицание же это вскоре после того, как уже были прочитаны обе повести и было договорено об окончании и высылке одной из них – вряд ли было актуально. Вряд ли Пушкин мог опасаться, что Одоевский не выполнит обещание. Одоевский был очень обязательным человеком. Можно напомнить фразу из письма П.В.Киреевского Н.М.Языкову (21 апреля 1837 г.), в котором, говоря о выборе, где напечатать собрание песен, он пишет: «Селивановский предлагает в Москве, а Одоевский в Петербурге. <…> Селивановский не так надежен и ужасно медленен <…>; Одоевский надежен совершенно, но в Петербурге» (Киреевский И.В., Киреевский П.В. Полное собрание сочинений. Калуга, 2006. Т.3. С.415). Мне представляется вероятной (но, естественно, не окончательно установленной) следующая последовательность и трактовка этих записок. При первой встрече после возвращения Пушкина из Москвы (скорее всего – 24 мая, так как, надо думать, Пушкин первым делом приехал именно к Одоевскому, чтобы узнать, как обстоят дела с «Современником») в ходе обсуждения работы над вторым томом и подготовки третьего Одоевский, наверняка, сообщил Пушкину о статье Волкова, которая, возможно, находилась в этот момент у переписчика, а Пушкин, в свою очередь, просил Одоевского о повести для одного из следующих томов (для третьего у него уже была повесть Гоголя «Нос», а больше повестей в запасе не было). Через несколько дней Одоевский пересылает Пушкину статью Волкова, сопровождая ее просьбой прислать ему декабрьский номер какого-то журнала, на что Пушкин и откликается: «Вот Вам декабрь. Благодарю за статью — сейчас сажусь за нее. Повесть! Повесть!», а прочитав статью, пишет Одоевскому свое мнение о ней. Одоевский в свою очередь где-то в эти же дни присылает, наконец, «Сильфиду». Прочитав ее, Пушкин и пишет записку, сопоставляя присланную повесть с читанной им еще весной «Княжной Зизи»: «Конечно, „Княжна Зизи“ имеет более истины и занимательности, нежели „Сильфида“. Но всякое даяние ваше благо. Кажется, письмо тестя холодно и слишком незначительно. Зато в других много прелестного. Я заметил одно место знаком (?) — оно показалось мне невразумительно. Во всяком случае, „Сильфиду“ ли, „Княжну“ ли, но оканчивайте и высылайте. Без вас пропал „Современник“». Весь этот обмен материалами и записками следует, по-моему, датировать концом мая – началом июня 1836 г. Более точно ни одну из пушкинских записок пока не представляется возможным датировать, но последовательность их мне видится именно такой.
Таша: Многоуважаемый Кот! Устала ужасно, поэтому серьезно ответить не смогу. Чувствую только, что не со всем согласна. Во-первых, слова «сажусь за статью», как мне кажется, могут означать именно, как Вы и пишете, написание своей собственной. Пприменительно к чужому тексту "сажусь" звучит как-то неловко, не по-пушкински: как будто он собирался корпеть над ней длительное время . Мне представляется, что он очень быстро просматривал материалы для журнала, а вот "садился" за что-то, когда писал сам... Т.е. статья Одоевского в данном случае мне видится с большей долей вероятности, т.к. ее Пушки н действительно правил, за нее и благодарил... А что благодарить за Волкова? Второе. Ваша трактовка слов "вот вам декабрь" интересна, но (мне опять же только кажется), если речь шла о чужом журнале, он мог бы сказать "Вот Вам обещанный том..., номер..., журнал, наконец". Зачем называть так странно: Декабрь? С "Сильфидой" пока по-прежнему ничего не понятно... Впрочем, кажется я всё только запутала своими нелепыми суждениями
бык: "Сильфила" Одоевского насколько отличается от произведения Нодье? Остальное, извините, не совсем понял в вашей беседе.Надо вчитаться.
Natalie: О балете "Сильфида" (не имеющем отношения к повести Одоевского, хотя отчасти перекликающемся с ней по сюжету) и новелле Нодье "Трильби" (кстати созданной за 15 леь до Одоевского в 1822 г.) см. здесь
Кот: Уважаемая Таша! Я согласен с Вами в том, что выражение "сажусь за статью" больше всего подходит для случая, когда человек садится писать свою кому-то обещанную статью. Но если все-таки речь идет о чужой статье, то я склонен думать, что статья Волкова скорее может иметься в виду, чем статья Одоевского, которую Пушкин уже читал и которую Одоевский, наверняка, сам уже правил с учетом пушкинских замечаний (если они тогда были). Вряд ли Одоевский специально давал ее Пушкину для какой-то серьезной переработки. А судя по тому, какое большое (сравнительно с прочими записками и отзывами) письмо Пушкин посвятил статье Волкова и как подробно он в нее вникал, думаю, что он ей уделил достаточно серьезное внимание, а не просто просмотрел. Ни об одном из материалов самого Одоевского Вы не найдете такого обстоятельного отклика. Они, конечно, всегда содержательны, но очень лаконичны. Кроме того, не исключено, что Одоевский предлагал, например, успеть поместить статью Волкова во второй том, так как железнодорожная тема была в это время одной из самых обсуждаемых в обществе в связи с созданием компании по постройке Царскосельской дороги и началом ее постройки, то есть статью надо было прочитать, не откладывая. В этом случае выражение "сажусь за статью", то есть "начинаю читать, не откладывая", тоже уместно. Трактовка слова "декабрь" - не моя собственная. Я к ней, так сказать, присоединился, не видя пока никаких альтернативных вариантов. А что Вы имеете в виду, говоря, что с "Сильфидой" по-прежнему ничего не понятно"? Утверждение Турьян, что "Сильфида" была дана Пушкину на прочтение до того, как Одоевский 12 июня в письме Шевыреву обещал послать ее в Москву, у меня не вызывает возражений. А именно эта датировка меня в данном случае и интересовала. Остальные коллизии, связанные с "Сильфидой", я при рассмотрении данного сюжета оставляю в стороне.
бык: Прочитал с большим интересом про выворотность ноги Павловой. Это мне понятно! Про Сильфиду пока не очень. Но не буду мешать вашей беседе!
Таша: Многоуважаемый Кот! С работой Пушкина над статьей Волкова Вы меня убедили. Только в случае, если будете писать об этом, обязательно необходимо, как мне кажется, такое вот обоснование. Трактовку "Декабря" по-прежнему не понимаю. Хотя не исключено, что именно так Пушкин назвал декабрьский номер чего-то... Найти бы ЧТО именно Пушкин мог так назвать... О "Сильфиде" мне ничего не ясно, т.к. не понятно, на каком этапе работы над повестью Одоевский давал ее Пушкину. Т.е. к ней "привязываться" - дело ненадежное.
Кот: Уважаемая Таша! Что такое обоснование надо включить, я полностью согласен, и можно даже несколько его расширить. Почему, например, Пушкин благодарит Одоевского за эту статью? Да не просто потому, что Одоевский ее прислал, а потому, что именно благодаря Одоевскому она вообще появилась: именно он заказал ее Волкову (возможно, даже в отсутствие Пушкина), получил от Волкова и передал, наконец, Пушкину. А в пользу того, что железнодорожная тема в это время пользовалась особым вниманием говорит регулярное (чуть ли не раз в неделю) появление материалов о железных дорогах, например, в "Санктпетербургских ведомостях". Что касается "декабря", то Турьян там же (с. 178, примечание 17) так это интерпретирует: "Вероятнее всего, имеется в виду декабрьский номер «Московского наблюдателя» за 1835 г., вышедший в свет в 20-х числах марта 1836 г. Пушкин, конечно, привез его из Москвы и, очевидно, препровождал Одоевскому вместе с запиской". Правда, декабрьских книжек "Московского наблюдателя" было две, но последняя из них вышла действительно 28 марта (согласно сообщению в "Московских ведомостях" от 28 марта). На каком этапе работы над "Сильфидой" Одоевский показывал ее Пушкину, действительно, непонятно, но то, что он это сделал до письма к Шевыреву, у меня не вызывает сомнения. Или Вы считаете, что Пушкин мог видеть "Сильфиду" еще раньше - в марте или апреле (но, естественно, после того, как прочитал "Княжну Зизи")? Это мне не приходило в голову. Надо над этим подумать. Спасибо!
Таша: Спасибо за внесение ясности. Я совершенно упустила из виду, что декабрьский номер "МН" вышел так поздно. В этом случае в словах Пушкина и его собеседника Одоевского можно обнаружить скрытую иронию: Вот Вам декабрь в конце мая Я-то как раз думала, что "Сильфиду" АСП мог видеть ДО поездки в Москву. Но это дело запутанное. Чтоб его распутать, следует вернуться к моим записям, сделанным по архиву Одоевского в ГПБ. Но погружение в эти записи, как и в само собрание Одоевского, - слишком кропотливый труд, на который, увы, времени теперь нет.
Кот: Да, уважаемая Таша, над "Сильфидой" еще надо подумать. А на счет возможной скрытой иронии - это тонкое наблюдение. Очень похоже на правду.
Кот: Уважаемая Таша! Вот что еще можно сказать по поводу присылки «Сильфиды». В течение тех десяти дней, когда Пушкин ездил хоронить мать, они с Одоевским, естественно, ничем не обменивались. Все остальное время, до отъезда Пушкина в Москву, они оба жили непосредственно в Петербурге (даже не на дачах), причем не очень далеко друг от друга (Пушкин – у Прачечного моста, Одоевский – в Мошковом переулке), и в этой ситуации пожелание: «оканчивайте и высылайте», – действительно, вряд ли может быть употреблено. Так что, пожалуй, я остаюсь пока при том же мнении, что эта записка была написана в конце мая – начале июня 1836 г.
полная версия страницы